3.
— Надя? — мужской знакомый голос.
Голос дочери затихал в ушах. Обрывки фраз. Образы. Чужие воспоминания, будто подсмотренные — а ещё вернее, увиденные со стороны.
Фамильное заклятие. Бабушкина смерть. Цыган, сваренный заживо в горящем спирте. Подкупленный судмедэксперт в соседнем поселке. Власть имущие. Колода карт, которая делает человека из администрации неуязвимым из-за заклятия. Его жена, непонятно как здесь оказавшаяся, обладающая какой-то силой — древней и могущественной.
Всё встало на свои места, хоть и звучало неправдоподобно. Надя заморгала, принимая и понимая всё, что она увидела в темноте за закрытыми глазами.
— Надя? Ты что там делаешь в такую погоду?
Она обернулась и увидела Крыгина. Тот стоял у заднего крыльца маминого дома, в плаще с поднятым воротником. Рядом с ним на земле что-то лежало. Вернее, не «что-то», а «кто-то».
Свет от лампы на крыльце осветил обнаженный сгорбленный силуэт… безголовый… о, боже… поджатые руки, согнутые ноги в синяках… рядом лежала голова, и Надя сообразила, что разглядывает молодые черты лица, искажённые болью и страхом. Сколько лет было этой девушке? Двадцать? Чуть больше?
— Кто это? — выпалила Надя, делая шаг в сторону калитки. — Господи, что вы с ней сделали?
— Я нашёл её, — мягко отозвался Крыгин.
— Кого?
— Ведьму, которая всё это натворила. Убила твою маму и Цыгана. Наслала на дочь проклятие. Влезла в твою жизнь. Это всё она.
— Что?.. Зачем это… — Надя схватилась за голову. — Я же не просила никого убивать!
— Просила, моя дорогая. Я видел, что ты чувствовала там, в больнице. Злость и даже ярость. Ты хотела мести. Ты ведь совершила её, верно? Наслала на ту девочку порчу.
Надя увидела, что в руках у Крыгина топор. Большой, прямо гигантский.
— Я не хотела её убивать.
— Однако же убила, — мягко произнёс Крыгин. — И теперь ты тоже убийца, как и все мы. Но это благородные убийства, ради высокой цели.
— Какой же?
Она перемалывала в голове поток мыслей и образов. Оживший Цыган. Ведьмы. Кладбище. Шёпот, разрывающий темноту.
— Наша высокая цель — любовь, — сказал Крыгин и поднял топор. — Только ради неё, правда?