Так что ее имя ничего бы не поменяло. Лицо в окне напротив уже превратилось из ничего не значащего для меня лица незнакомого человека. В лицо человека, который немедленно превратился в полноценного персонажа с плотью и кровью. С которым я был лично знаком. С кем мы обедали несколько раз в рабочих перерывах. С кем выходили покурить (когда я еще курил) на задний двор офиса, поболтать и посплетничать о коллегах.
Моя коварная, неуместно педантичная память подкинула мне еще несколько фактов о ней. О том, что я был подписан на ее страницу в Инстраграм. О ее поездке в Европу прошлым летом, фотографии о которой была битком забита ее лента и «сторис». Особенно я помнил один жирно отретушированный кадр. На нем, судя по «геотегу», был южный берег Испании. Она лежала звездочкой на пляжном песке. Довольная. Улыбающаяся. И короткая подпись под фото с россыпью эмодзи и теплыми приветами домашним. Также из ее ленты я вспомнил лицо ее мужа. Пухлый парень с круглым лицом. Похожий на супругу, как становятся похожими муж и жена после нескольких лет замужества. Он вроде работал инженером в одной из иностранных нефтяных компаний региона. Часто мотался в командировки, оставляя ее дома одну. О боже! С двумя детьми. Коварная память не знала ко мне пощады, подкидывая мне один новый жареный факт за другим, словно горячую картошку из костра в руки сидящих кружком туристов. И дети ее были приблизительного одного с моими возраста. Тоже девочки. Еще я вспомнил, как мы встретили ее с детьми на детской площадке. Разговорились. Вспомнили прошлое. Похихикали. И ее детки были с ней рядом. Такие же пухлолицые, как и их родители.
Боже! Боже!! Боже!!!
Теперь мне точно не отвертеться! И где теперь они? Эти крошки? И где ее муж? Если бы он был с ней, то показался бы в окне, не позволив супруге самой просить о помощи. Он погиб? Обратился? Не доехал до дома, застряв в очередной командировке, когда все случилось? Ладно с мужем! Где дети? Они с ней?!!
Будто услышав мои мысли, соседка ответила на мой вопрос. Она опустила лист бумаги. Наклонилась куда‑то вниз. И подняла на подоконник, одну за одной, двух девочек. Моя память была преступно точна. Две крохи. Одна чуть старше второй. На вид – ровесницы моих дочерей. Все, как я и помнил. Только сейчас они выглядели и вели себя совершенно по другому. Они послушно, не капризничая, стояли и смотрели в мою сторону. Худые. Притихшие. С посеревшими и осунувшимися лицами. Так же, как и у матери, их губы растрескались и под их глазами красовались трагичные черные круги.
Не нужно было быть провидцем, чтобы догадаться. Они голодают. И у них нет воды. От подобного осознания, у меня внутри, по стенкам живота, будто заскреблись взбесившиеся кошки.
Желтая карточка! Запрещенный прием! Удар между ног!
Дети! Голод! Обезвоживание!!!
Наконец, она сняла девочек с подоконника. Снова наклонилась куда‑то под окно. И через некоторое время прилепила к стеклу новое послание, слово в слово повторяющее мои страшные подозрения.
«У НАС НЕТ ВОДЫ И ЕДЫ!!!»
Я смотрел на эти огромные красные буквы. Вроде такие простые и короткие. Но от которых несло черно‑белыми хрониками Второй Мировой Войны, где на дергающихся полустертых кадрах, едва стояли, держась за забор, узники концлагерей. В ветхих полосатых лохмотьях. Истощенные. Сломленные. Со вздувшимися от голода животами.
Соседка опустила лист бумаги. Снова скрылась. И появилась с новым плакатом.
«ТИМУР! ПОМОГИ!!!»
Вот и все! Контрольный удар! Нок‑аут!!!
Она назвала меня по имени! Это означает, что она также меня узнала! Может даже целенаправленно высматривала меня в окнах. Хотя нет… Она не знала в какой именно квартире я живу. И не могла быть уверенной наверняка, что я выжил… Просто ей повезло показать голову из окна в нужное время и случайно заметить меня…
Ее рот беззвучно повторял слова, написанные на бумаге: «ТИМУР! ПОМОГИ!!!», «ТИМУР! ПОМОГИ!!!», «ТИМУР! ПОМОГИ!!!». И не нужно было уметь читать по губам, чтобы понять это.
Потом она вдруг уронила лист бумаги, внезапно вскинув вверх руки, будто поскользнулась на скользком льду. Закрыла одной ладонью лицо, сбросив с лица очки. И затряслась всем телом.
Я понял, что она плачет… Плачет не на показ, чтобы разжалобить меня. А от крайнего, животного отчаянья перед непреодолимыми обстоятельствами. Словно смертельно подстреленная волчица, которая скулит и воет, лежа на окроплённом ее кровью снегу, оплакивая обреченных волчат, оставшихся в логове.
И когда она подняла свое лицо, раскрасневшееся, с опухшими от слез глазами, я твердо решил, что помогу.
ebooksa