Такое внимание не осталось незамеченным спутниками. Раздался громкий окрик из-за спины сначала на немецком, после которого отряд остановился. Затем к Остапу подошёл немец-переводчик с лейтенантскими погонами на шинели.
— Ты что-то увидел? Что? — он впился взглядом в глаза проводника.
— Ничего не увидел, господин офицер. Просто, живот прихватило и решил присмотреть местечко рядом, чтобы опростаться.
— Терпи.
— Так давно терплю, — торопливо сказал пожилой белорус. — А сейчас уж моченьки нет. Того гляди в штаны наделаю. А нам идти ещё часа три.
Немец молча не меньше минуты, сверля недоверчивым взглядом проводника.
— Ладно, — наконец, он произнёс и махнул рукой вправо, — вон туда иди. Далеко не отходить, будь на виду. Учти, будем за тобой следить, и если что-то окажется подозрительным, то… — он недоговорил. Вместо слов намекающе похлопал по своему автомату.
— Да что там может быть подозрительного-то? Опростаюсь и назад.
— И чтобы быстро.
— Конечно, конечно.
Остап торопливо, насколько позволяли сугробы, двинулся в указанную сторону, где торчали из снега макушки лесного малинника. Там он распахнул старое пальто, сделал вид, что расстёгивает поясной ремень и стягивает штаны, после чего опустился на корточки.
— Вот же ты морда немецкая, из-за тебя врать пришлось, чтоб тебе самому кишки скрутило, — пробормотал мужчина, который про себя досадовал на то, что не мог придумать иной отговорки. А ну как в самом деле припрёт позже, а немец уже не отпустит больше?
В следующий миг он едва не заорал от страха. Крик удалось сдержать, собственно, из-за того же страха, сдавившего горло. Всё дело было в том, что, повернув голову влево, он столкнулся со взглядом крупного волка, лежащего в снегу всего лишь в каком-то метре. И только сейчас Остап почувствовал тот запах мокрой шерсти, из-за которого так оживился пяток минут назад, что это не осталось незамеченным врагами.
«Порвёт, — подумал он, не спуская глаз со зверя. Но тот просто лежал и смотрел на человека. — Странные глаза, прямо… человечьи», — вдруг охнул про себя белорус. А потом, сам этого не ожидая от себя, торопливо зашептал. — Здравствуйте. Меня Остапом кличут, из Барсучих я. Немцы сегодня утром всех заперли в сарае и сказали, что живым сожгут, если не выйдут те, кто знает эти леса хорошо и могу провести к Витебску через них. Ну, я вышел, ещё несколько мужиков из наших. Но мы сговорились фашистских гадов завести в болота, чтобы они сгинули в них. У меня ж два сына воюют на фронте, а ещё дочка с внуками в Ленинграде. Она приехала туда в прошлом году в детский лагерь отдыха с ними, а тут война, их в город эвакуировали, а потом… эх, да сами, небось, знаете. Вы передайте, что я немцев заведу в топи, что в шести километрах отсюда будут. Там даже назад по следам не просто выйти будет. А просто так шарахаться — чистая смертушка. Да ещё какая.
Говорил Остап сумбурно, вываливая всё то, что накопилось в душе за этот день. И вдруг заметил, что обращается к пустому месту. Волка уже не было. И если бы не вмятина в снегу и отпечаток — всего один — крупной волчьей лапы, то он точно решил бы, что лесной хищник ему причудился.
Некоторое время он сидел на корточках, неотрывно смотря на след лапы. Потом, когда занывшие от неудобного положения колени дали знать о себе, он с кряхтением поднялся, и, играя для немцев, якобы подтянул штаны, заправился и торопливо пошёл к отряду.
— Вот теперь отлично всё, хорошо. Аж сил прибавилось, господин офицер, — бодро сказал он переводчику. — А то ведь лишнюю тяжесть в себе таскал.
Тот от такой откровенности брезгливо сморщился, что-то тихо произнёс под нос и сплюнул под ноги. И лишь после этого махнул рукой Остапу, мол, вперёд, показывай дорогу.
Спустя примерно сорок минут, когда местность вокруг разительно изменилась, став открытой, немецкий лейтенант вновь остановил роту и подозвал к себе Остапа.
— Ты ведёшь нас в болота, — заявил он. Автомат он забросил за спину, но при этом держал в правой руке пистолет, который вытащил из кобуры перед разговором с белорусом.