Любава

Вспомнив, как всего полчаса назад в храм прибежала испуганная и заплаканная Любава и, прижимая к себе свою красивую куклу и захлебываясь слезами, рассказала отцу Иоанну, что там убивают женщин, которые хотели забрать своих коров, и мамку ее тоже, кажется, убили — девочка видела, как ее ударил один из этих, и тетка Настасья упала — мальчик порадовался, что сейчас его подружка в безопасности. В храмовом хранилище ее не найдут, а когда все закончится, Любава выйдет оттуда невредимой. Ей не смогут причинить зла, и напугать ее больше не смогут. Только бы девочка послушала отца Иоанна и не вышла оттуда раньше времени. Но Любава умна и послушна, она не выйдет.

Сережа поднял глаза и взглянул на державшего его за руку брата Николая тревожными глазами. Тот, почувствовал взгляд мальчика, посмотрел на него и натянуто улыбнулся.

— Не бойся, Сергий. Все будет хорошо, — спокойно произнес он, снова устремляя взгляд на кривлявшихся и упивавшихся своей властью уполномоченных.

— Мальчишку, пожалуй, давай сюда, — задумчиво взглянув на ребенка, произнес старший. — В приют сдадим, Советская власть воспитает. Забери пацана, — приказал он стоящему рядом с ним милиционеру.

Тот подскочил к мальчишке, оттолкнув в сторону попытавшегося прикрыть ребенка собой диакона Николая, ударив того рукоятью револьвера в основание шеи и, подхватив вырывающегося Сережу подмышку, понес его в сторону собирающегося обоза из телег.

— Вы здесь меня хотите расстрелять? — раздался спокойный голос отца Иоанна. — Пред вратами храма?

— А что ж, церемониться с тобой, что ли? — ответил ему старший уполномоченный, провожая взглядом соратника, подхватившего мальчишку.

— Позволь хотя бы вознести молитву Господу, — склонив голову, произнес старый священник.

— Валяй, только поскорее.

Отец Иоанн принялся молиться вслух, а братья подхватили. Над начавшей собираться вокруг церкви толпою зазвучали слова молитвы.

– Господи, прости мои согрешения вольные и невольные, и приими дух мой с миром! — закончил старец и, благословив крестообразно обеими руками своих убийц, добавил: — Господь вас да простит.

— Некому меня прощать! — скривился старший и, вскинув револьвер, трижды нажал на курок.

Настоятеля храма отбросило к стене возле врат. Ударившись об нее головой и оставляя алый на белой стене кровавый след, он медленно сполз по ней наземь и застыл недвижимый. Со стороны телег раздался крик мальчишки: «Отец Иоанн!» Обернувшись, уполномоченный увидел, что парнишку едва успели словить за шиворот, и сейчас он висел в руке одного из милиционеров, хрипя от удушья и молотя в воздухе руками и ногами изо всех силенок. Лицо мальчика явственно наливалось кровью.

— Свяжите его, покуда не удрал! — выкрикнул старший и вновь обернулся к священнослужителям, шептавшим молитву побелевшими губами. Ни один из них не сделал даже шага в сторону.

Щека у старшего дернулась, лицо перекосила судорога ненависти. Не отрывая взгляда от служителей Господа, стеной стоявших перед вратами храма и спокойно взиравших на него, он коротко бросил:

— Расстрелять!

Одновременно с изумлённым и полным ужаса вздохом остолбеневшей толпы раздались выстрелы, и священнослужители один за другим попадали на пожухлую траву, скошенные свинцовыми пулями. До самого последнего выстрела закрывали они своими телами вход в храм от лютых иродов. Закрывали, покуда не полегли все, как один.

Настасья, услыхав во дворе своего дома первые выстрелы, бросилась со всех ног к храму. Пока бежала, оттуда опять раздались выстрелы, снова и снова. Когда она, наконец, достигла собравшихся сельчан, трупы священников уже оттаскивали от ворот, чтобы не мешались под ногами. В состоянии шока она наблюдала за мародерами — представители новой власти с алчным блеском в глазах таскали серебряную и золотую утварь, ломали иконы, обдирая с них драгоценные металлы, топтали ногами образа…

— Что ж это делается-то, Господи! Что же творится-то? — закусывая до крови кулаки, причитали бабы, и даже по мужским щекам бежали слезы отчаяния, ужаса и непонимания происходящего.

Настасья не проронила ни звука. Только острой ледяной иглой кололо и жгло душу. Она не чувствовала ног, только смотрела, боясь отвести взгляд, как с колокольни сбрасывают длинные канаты, и, привязав их к лошадям, понукают тех, заставляя тянуть.