Очнулись мы, когда кукушка прокуковала восемь раз. Мне надо было бежать на вокзал. Сборы были недолги. Ира в одной ночнушке и на босу ногу металась по кухне, собирая мне с собой пирожки, а я все никак не мог попасть ногой в сапог. Наконец, одевшись и быстро простившись с девушкой, рванул со всех ног. Слава богу, что мы заранее договорились, что она меня не будет провожать. Вокзал встретил меня стуком десятков колес, гудками паровозов и тонкими стволами зениток, устремленных в небо.
Мой поезд уже стоял на погрузку, но проводник сразу предупредил, что с отправлением будет задержка. В сторону Москвы пропускали воинские эшелоны. Знать бы заранее, то можно было бы так не спешить, а то с девушкой не слишком хорошо получилось. Бросил и даже как следует не попрощался. Особых переживаний или угрызений совести по поводу случившегося у меня не было. Нормальные взрослые люди с нормальными желаниями и здоровыми инстинктами. Кто его знает, что дальше будет и как все сложится. Дожить бы до Победы, а там разберемся. Да и вообще не зря говорят, что война все спишет. В купе я был один. Отдав проводнику билет, я сел на полку и прислонился к стенке купе. Усталость и вялость накатили на меня, и я, несмотря на холод, уснул. Уже поздней ночью, с опозданием на несколько часов, холодный, покачивающийся и постукивающий на стыках рельсов купейный вагон повез меня из Тамбова в Москву, к новому этапу моей жизни…
«В течение 4 марта наши войска вели упорные боя с противником и на некоторых участках фронта заняли несколько населенных пунктов. За 3 марта сбито в воздушных боях 3 немецких самолета, огнем зенитной артиллерии – 1 самолет и уничтожено на аэродромах 14 самолетов противника. Всего за этот день уничтожено 18 немецких самолетов. Наши потери – 6 самолетов…»
Глава 22
Москва встретила колючим снегом, жутким морозом и усиленным патрулем на перроне. У всех приезжающих бойцы в белых полушубках и с красными повязками на рукавах проверяли документы. Не избежал этой участи и я. Пожилой лейтенант, проверив мои документы, с улыбкой вернул их и предупредил, чтобы далеко их не убирал. Патрули в городе частенько останавливают для проверки документов, и особенно за нарушение военной формы одежды.
Ехать в наркомат или в штаб дивизии было поздно, торчать на холодном вокзале и ждать рассвета тоже не фонтан. Поэтому я решил добраться до квартиры, тем более что троллейбусы пусть и редко, но по Садовому кольцу ходили. Ехать мне было недалеко, всего-то десяток остановок до Курского вокзала, а там или пару остановок на 28-м маршруте трамвая, или пешочком до улицы Карла Маркса (Старой Басманной), дом 20, можно минут за пятнадцать дойти. Надеюсь, что ключ от квартиры у домоуправа сохранился, а то мой остался у Татьяны.
Пока добирался до дома, продрог окончательно. Шинель почти не грела. Домоуправ был на месте, и ключ от квартиры нашелся у него в шкафчике. Отпускать меня просто так Иван Григорьевич не стал. Сначала напоил горячим чаем со смородиновым вареньем и сушками, а затем развлек разговором. Его единственный сын в июле ушел в ополчение и воевал где-то на Калининском фронте. Писем от него давно не было, и отец по этому поводу сильно переживал. Боялся, что его сына убили или покалечили. От переживаний Иван Григорьевич сильно похудел и пожелтел. Узнав, что я только из госпиталя, все свое нерастраченное отцовское тепло отдал мне. Расспросил о ранении, о лечении в госпитале. Я рассказал, поделился с ним частью пайка, полученного в госпитале, и Ириниными пирожками. Все равно все не съем, а так в дело пойдут, подкрепят хорошего человека.
Потом мы вместе поднялись ко мне на этаж и проверили сохранность замков и печатей на входной двери. В принципе, мне лично было без разницы, в порядке она или нет, целы ли печати и пломбы. Хотелось лишь зайти в квартиру, раздеться, залезть под одеяло и поспать в относительном тепле хотя бы еще пару часов, но порядок превыше всего. Да и хорошего человека обижать не хотелось, и так поднял с теплой постели. Пришлось потратить еще несколько минут на осмотр дверей и замка. Все было на месте в целости и сохранности, что я и заверил своей подписью в журнале у Ивана Григорьевича. Попрощавшись, он ушел, а я остался наедине с собой в пустой квартире. Телефон работал, и я смог дозвониться до коммутатора наркомата, а потом через него до базы батальона. Дежурным там стоял старший лейтенант Воронцов, получивший тяжелое ранение еще в декабре в ходе боев в Минске и отправленный в госпиталь за линию фронта. Узнав мой голос, Андрей очень обрадовался и быстро, словно боясь, что нас разъединят, заговорил, рассказывая батальонные новости. Пришлось его останавливать, предупредив, что скоро сам буду в расположении, тогда и поговорим, кроме того, я сообщил, где меня искать, и попросил прислать в мое распоряжение машину. Старлея я не обманывал. В любом случае, что бы ни приготовила мне судьба, мне нужно было появиться в батальоне хотя бы для того, чтобы забрать свои вещи и попрощаться с бойцами.
В квартире было тепло. Заклеенные старыми газетами щели окон и горячие батареи делали свое дело. Сняв верхнюю одежду, согрев на плите чайник и ожидая, когда наполнится горячей водой ванна, я, сидя на кухне, наслаждался теплом и игравшим на газовой плите огнем.
Выделенную мне наркомом квартиру я не любил, но не отказываться же от халявного жилья в центре столицы. Тем более что квартира была очень даже ничего. По указанию Берии мне из резерва наркомата выделили двухкомнатную квартиру в третьем подъезде на пятом этаже восьмиэтажного дома, построенного всего несколько лет назад. Официально квартира числилась двухкомнатной, но на самом деле оказалась куда больше, чем я рассчитывал, когда получал ордер в секретариате. Двухкомнатной она числилась и у домоуправа, которому я предъявил ордер, когда забирал ключи от квартиры. Тогда, в мое первое посещение квартиры, входные двери были опломбированы, а комнаты опечатаны сразу несколькими смазанными печатями.
Квартира действительно была двухкомнатной и состояла из спальни и кабинета. Длинный коридор делил квартиру на две равные части. Размеры комнат поражали. Из кабинета вполне можно было спокойно выделить еще одну комнату – библиотеку. Прихожая, балконы – малыш на трехколесном велосипеде может спокойно кататься. Потолки высокие, перекрытия деревянные. Кухня и столовая при ней тоже далеко не маленькие (особенно для тех, кто всю жизнь прожил в «хрущевке» или «брежневке»). Столовую спокойно можно было выделить в отдельную комнату размерами под метров двадцать. На кухне газовая плита. Санузел и ванна раздельные. Отопление централизованное. Полы паркетные, на них ковровые дорожки. Окна комнат с одной стороны выходили на улицу, вернее, в палисадник перед домом, с другой – в боковой дворик между домами. Все комнаты неплохо меблированы. Мебель, сделанная отличным мастером из красного дерева в стиле ампир, накрытая белыми парусиновыми чехлами, сохранилась в идеальном состоянии. В шкафу, что стоял в спальне, нашлось чистое постельное белье, а в том, что стоял на кухне, – столовые приборы и посуда. Удивительным было то, что, кроме обычных приборов, нашлись и парадные, сделанные из серебра, севрского фарфора и хрусталя.
В кабинете вдоль стен стояли высокие, до потолка, книжные шкафы, заполненные рядами книг по разной тематике и на десятке иностранных языков. Для устойчивости шкафы были прикреплены к стенам особыми кронштейнами. На стенах висели картины. Я, конечно, не большой специалист в живописи и антиквариате, но в большинстве своем это были подлинники XVIII–XIX веков. За одним из книжных стеллажей в нише нашлась немаленькая коллекция антикварного боевого европейского контактного длинноклинкового колюще-режущего и рубяще-режущего холодного оружия XVI–XX веков. Среди всего этого великолепия выделялось несколько испанских даг и шпаг типа reitschwert (буквально: «меч всадника») начала XVI века со сложной гардой и кольцом пас-дане (кольцо на боку крестовины меча или кинжала, расположенные перпендикулярно оси клинка), произведенных мастерами в Толедо. Гарда и клинки шпаг были украшены чеканкой и резными узорами, позолотой, чернью. На эфесы были нанесены тончайшая искусная гравировка, узорчатая резьба и сложнейший орнамент. В рукоять были вправлены драгоценные камни. Это великолепное оружие хранилось в деревянных футлярах, обтянутых снаружи кожей, а внутри темно-малиновым бархатом.
Найти эту нишу мне помог Перстень. Я найти замаскированный рычаг, открывающий нишу, не смог бы никогда. Не было никаких зацепок для глаза. Рассматривая книги на одном из стеллажей, левой рукой случайно оперся на полку. Каково же было мое изумление, когда Перстень стал нагреваться. Столько времени с ним ничего не происходило (кроме изменения цвета камня), а тут так неожиданно он стал теплым и выпуклым. От неожиданности я резко поднял руку и случайно задел упор полки. Практически сразу на противоположной стороне два стеллажа разъехались в стороны, открывая нишу с «холодником». А я-то все удивлялся, почему на стеллажах у той стены книги стояли в один ряд. Разобраться с коллекцией так и не удалось. Все времени не хватало. Так, всего несколько раз подержал в руках пару кинжалов, шпаг, палашей и шашек.
Вообще, от увиденного тогда у меня сложилось ощущение, что бывшие владельцы квартиры вышли из нее всего на несколько минут и скоро должны вернуться. Об этом говорили тапочки, стоявшие в тумбочке у входа, запас продуктов первой необходимости в кухонном шкафу, чистое постельное белье, переложенное сухими цветками от моли. Кто был хозяином квартиры, было непонятно. Если судить по книгам, то это был минимум профессор МГУ с кафедры истории или обществоведения, знавший десяток иностранных языков, в том числе и несколько «мертвых». В то же время коллекция оружия говорила о человеке с военным прошлым. Только такой человек мог так хорошо ухаживать и следить за сохранностью оружия. Со слов домоуправа, он внутрь квартиры никогда не заходил, кто раньше жил в квартире, не знает, так как должность занимает всего полгода. Жильцы поговаривали, что в квартире раньше жил то ли профессор, то ли нарком или еще какой руководитель, но сразу после заселения то ли умер, то ли переехал куда вместе с семьей. А квартиру передали на баланс наркомата. Зная реалии этого времени, судьбу хозяина квартиры можно было попытаться просчитать – или арестован, или… Вот только непонятно, почему в квартире все вещи остались на своих местах, а мебель оказалась без учетных номеров. Да и ценности из нее не были вывезены. Кроме того, в случае ареста обыск на квартире должен быть проведен обязательно, а тут нет даже его следов. Уж я бы следы обыска нашел обязательно, как бы тщательно после него ни убирали. Есть, знаете, практика. Значит, не было обыска, а это странно! Да и вообще слишком много странностей вокруг этой квартиры и дома присутствовало. Например, почему входная дверь квартиры была опломбирована, а не просто опечатана, как это принято здесь. Или вот еще. Планировка моей квартиры явно предназначалась только на одного хозяина, а в нашем подъезде все квартиры были на две семьи (это удалось проверить опытным путем, изучая таблички с фамилиями под дверными звонками). Кроме того, под всем домом находится оборудованное всем необходимым большое бомбоубежище, а все квартиры телефонизированы. Да и вентиляционные шахты были слишком широкими и бо́льшими, чем это требовалось. Вообще у меня было ощущение, что квартира прослушивается, хотя микрофонов я так и не нашел. Может быть, именно из-за этого квартира мне и не нравилась. Поэтому я старался как можно меньше бывать и разговаривать здесь. Наезжал, только когда оставался в Москве. Согласитесь, вести женщину лучше в свою квартиру, чем искать угол не пойми где.
Все изменилось с появлением Татьяны. Она словно вихрь ворвалась в мою жизнь и заполнила ее без остатка. С ней было спокойно и уютно, как ни с кем другим. Мне нравились ее хозяйственность и такт, умение вести себя в обществе. Она даже грубую военную форму носила как-то по-особенному, вроде все как у всех, а ее замечаешь сразу. Пока батальон нес службу в Москве, мы старались чаще бывать на квартире. Она ни на что не претендовала и не требовала от меня. Принимала все как должное, но в то же время стала настолько необходимой, что без нее было как-то пусто. Уезжая в минскую командировку, Таня все прибрала, перестирала и сложила по своим местам, а свои вещи отвезла к матери. Хоть я и был против этого. Она даже ключ от квартиры мне собиралась отдать, но потом оставила его в штабном сейфе. Я же свой таскал постоянно в карманчике галифе, как талисман на удачу и надежду на скорое возвращение домой. Вот только во время последней встречи отдал его Татьяне, так как не думал, что вернусь из рейда…
Глава 23
Машина за мной пришла, как и договаривались с Воронцовым, с утра пораньше. Я к этому времени успел выспаться, размяться, собраться и насмотреться в окно на двор в ожидании. Мой бессменный водитель ефрейтор Бояринов, оставив «Хорьх» под окнами, с большим пакетом в руках поднялся на лифте на мой этаж и собирался уже звонить в дверной звонок, когда я открыл дверь. Мы обнялись, оба были рады встрече, хоть Николай и был немного обижен на то, что был оставлен на базе. Он привез мои награды и комплект формы, да вдобавок ко всему прихватил еще пакет с продуктами, взятыми из столовой, а то вдруг я тут голодный. По дороге в штаб 2-й МСДОН он успел вывалить мне часть батальонных новостей о том, кто на месте, чем занят и чем народ кормят.
В штаб дивизии меня пустили только после длительного ожидания на КПП и пары звонков дежурному по части.
В отделении по начсоставу 2-й дивизии ОН меня встретил помощник начальника отделения интендант 1-го ранга Бучнев Иван Дмитриевич. Мы с ним были знакомы еще с осени, когда занимались уточнением штатов батальона. Как мне показалось, был он чем-то озабочен и задерган. На его столе стояло несколько высоких стопок личных дел комсостава.
– Добрый день, Иван Дмитриевич. Старший лейтенант ГБ Седов прибыл после лечения в госпитале для дальнейшего прохождения службы.