Хроники Шеридана

Это была её первая потеря.

В углу негромко заговорил орган. Светлые и печальные аккорды неторопливо потекли над садом, растворяясь в небесной синеве:

– Нагими и босыми приходим мы в этот мир, и уходим, ничего не взяв с собою… Сотворённые из праха – в прах обратимся… И чем же измерить этот путь, путь от рождения до кончины? Лишь тем, что мы оставим после себя. Но города, построенные нами, занесут пески, засеянные поля – пожрёт саранча или засуха, накопленные богатства – растратят наследники, мудрость, собираемую по крупицам, уничтожит время… Великие горы, могучие реки – и те исчезают бесследно, так что же остаётся после нас? Только память. Память сердца… Связующая серебряная нить между живущими и ушедшим… Память о той любви, что он дарил при жизни… Так дарите же ближним любовь! Любовь истинную – ту, что долготерпит и милосердствует, не завидует и не превозносится, не гордится и не бесчинствует, не раздражается и не мыслит зла… Ту любовь, что радуется истине, всё покрывает, всему верит, всему надеется и всё переносит… Любовь, которая никогда – никогда! – не перестаёт быть…

Под величавые звуки органа гроб подняли на руки и он поплыл к выходу. В углу сада была приготовлена могила – ровный тёмный прямоугольник, рядом – аккуратно снятый слой дёрна.

Одним из последних к растущему могильному холмику подошел Макс Линд.

– Прощай, брат Або! – негромко произнес он. – Покойся с миром, ибо то, что должно было, ты сделал. Прощай же теперь!..

Мэрион, стоявшая неподалеку, не слышала его слов. Она думала о своём…

Когда стали расходиться, Бабушка пожелала отправиться в Город пешком – вниз с Холмов через сады. Внучка увязалась за ней.

Держась за руки, они молча шли по тропинке. Пахло молоком и сеном, летали стрекозы, над розовым клевером гудели тяжёлые полосатые шмели.

– Мне хорошо идти с тобою вот так… – вздохнув, сказала девочка. – А тебе?

– И мне…

– А ты боишься умереть?

Бабушка отрицательно покачала головой.

– А я – боюсь, – серьезно сказала Мэрион. – Наверно, когда стану старая, как ты, тоже не буду бояться. Только это будет не скоро… Знаешь, что? – и остановившись, она просительно заглянула старухе в глаза. – Когда будешь на небесах, не забывай меня, ладно? Обещаешь?

– Обещаю.

И на душе у обеих стало хорошо и спокойно. Особенно у Мэрион, ибо она поняла сегодня: провожая ушедшего, печалишься потому, что на свете стало меньше любящих тебя. Но её бабуля будет любить вечно.

***

…Имя предателя так и не узнают. Склады продовольствия загорелись одновременно в разных концах Города, – пылали жарко и весело, будто деревянные, хотя были из камня. Спасти ничего не удалось.

Не успели осаждённые осознать, чем грозит потеря запасов, как из Гаваней пришла новая весть: торговых кораблей союзников больше не будет. Чья-то злая воля прикрыла Город с моря мощной силовой завесой, преодолеть которую они не могли. Призрак голодной смерти замаячил над стенами обреченного города.

– У нас не особенно богатый выбор, – подводя итог срочному заседанию Совета Девяти, сказал Абигайл. – Сдаться или умереть.