Хроники Шеридана

***

…Она наблюдала, как рабочие в синих комбинезонах завершают последние приготовления. Высокие светлые залы – торжественно-спокойные, напоенные прозрачной тишиной и светом – залы одной из самых знаменитых выставочных галерей на несколько долгих дней были подарены ей. Ей и её картинам.

Есть мгновения, когда чувствуешь, что всё предыдущее было только ради них – коротких и сладостных. Только они останутся, когда душа улетит в беспредельные дали – навстречу новому перевоплощению. И в далёком-далёком «потом», что будет уже и не в твоей жизни, они вспомнятся вдруг лёгким облачком – смутно и неясно – даже и не поймешь о чём, и учащённо забьется сердце… И впитывая всем своим существом всё-всё-всё, что происходило сейчас – и этот свет, льющийся из огромных окон, и солнечных зайчиков на мраморных полах, и приглушённые голоса, и матово блестящую поверхность полотен, закованных в лёгкое дерево, она ясно ощущала: именно эти минуты оставит ей Творец напоминанием о прожитом – тревожно-радостную суету последних завершающих штрихов, а не то, что случится позже, когда в раскрытые двери потечёт праздничная толпа.

Каггла медленно пошла вдоль стены, рассматривая то, что уже развесили. Остановилась… Река, мост, лес, сквозь утренний туман – рассвет… Этот мирный пейзаж, окаймленный рамой, всегда вызывал у нее лёгкую щемящую тоску – светлую и непонятную. Она никогда в жизни не видела ни этой реки, ни этого моста… Может, в детстве?

– Они ждут тебя… – мужской голос, сказавший это, был тихим, словно шёл откуда-то издалека.

Каггла обернулась к невидимому собеседнику. Но рядом никого не было. Она посмотрела на светловолосого паренька, возившегося поодаль с проводами. Он улыбнулся в ответ на её удивленный взгляд:

– Вы что-то хотите?

– Нет… – она растерянно провела рукой по волосам. – Мне показалось просто…

Ею вдруг овладела сильная тревога!

Она огляделась по сторонам: в огромном зале было по-прежнему светло и спокойно. В снопе солнечного света, бьющего из окон, танцевали крохотные пылинки. На какое-то мгновение перед глазами вдруг возникло видение: в тёмно-синем воздухе, каким бывают окрашены зимние сумерки, пляшут белые снежинки… Она прикрыла глаза, видение исчезло.

– Ты должна их спасти…

На картине, где старый деревянный мост утыкался в песок, колыхалась едва видимая тень – рыцарь в доспехах, словно сотканный из тумана. Сквозь прорези его шлема сверкали голубые огоньки…

Воздух галереи сгустился и задрожал, и мир вокруг словно бы раздвоился – одна картинка наложилась на другую, будто у нее открылось двойное зрение. Она видела одновременно то, что происходило в зале сейчас – в истинном времени и измерении, но было и другое: огромный горящий камин – пламя бушевало в жаркой пасти, пожирая толстые брёвна, а напротив, будто бы в немыслимом далеке, – на другом конце зала, – возникли двери из прозрачного стекла – и за ними три высоких силуэта. Два мужских и один женский…

И тут кто-то словно перевернул назад страницы её памяти.

Сквозь трескучие языки пламени, как через плотную занавесь, она увидела мгновенно появившуюся и тут же исчезнувшую картину: зелёную долину с высоты птичьего полета, острие полуразрушенной замковой башни, и стремительно накрывающие её хищные тени чудовищных птиц.

– Мэрион! – вскрикнула Каггла.

– Она тоже погибнет, если ты не придешь и не остановишь их… – сказала тень.

Отделившись от картины, она огромной тучей колебалась теперь рядом с нею.

Люди работавшие в галерее, в недоумение оборачивались на художницу, силясь понять, что происходит с этой маленькой синеглазой женщиной, вдруг заметавшейся по залу.

– Госпожа Гилленхарт! – видя неладное, к ней поспешил администратор.