Хроники Шеридана

– Сомневаюсь, дружище, – дружелюбно оскалился Ла Мана. – Ты ведь сейчас отправишься в рай!.. Ну, а я вряд ли туда попаду!

– Я не убиваю безоружных! – проговорил Юстэс, и кинжал глухо ударился о палубу.

Но пленный вдруг упал на колени и, схватив брошенный им нож, вонзил лезвие себе в грудь.

– Вот гадёныш!– Ла Мана покачнулся и смачно плюнул в лицо самоубийцы. – Перехитрил… – договорить он не успел – кулак Гилленхарта запечатал ему рот.

Дюжина пиратов мгновенно повисла у юноши на плечах, со всех сторон посыпались удары.

– Оставьте его!.. – прохрипел капитан, вытирая разбитые губы. – Он теперь мой…

На мокрой палубе образовался круг. Внутри него остались трое – один мёртвый, и двое, готовые последовать за ним. Лица людей в неверном свете факелов казались мордами чудовищ. Юстэс понял: выхода из этого круга для него не будет. Но ему всё равно. «Честь дороже жизни…»

В руке Ла Маны появился длинный нож. Первым же выпадом он рассек юноше кожу от правого уха до подбородка. Толпа плотоядно заурчала. Боль вернула Юстэсу его обычную осторожность и ловкость: безоружный, он кружил вокруг противника, не давая ему приблизиться к себе, а сам незаметно подбирался к телу безымянного самоубийцы. Капитан не успел вовремя разгадать его маневр, и Гилленхарт резким движением вытащил кинжал из груди погибшего: теперь их шансы уравнялись. Живое кольцо затаило дыхание…

Волны швыряли корабль из стороны в сторону – волнение на море всё усиливалось; шквалистый ветер злобно рвал паруса, хлестал дождь, но люди, собравшиеся на палубе, не замечали ничего: поединок поглотил всё их внимание. Корабль всё глубже зарывался носом в бушующие волны и всё тяжелее было ему вырываться из их жадных объятий, но две человеческие фигурки кружились и кружились в странном танце – резкие движения танцоров венчались блеском стали, и словно их продолжение вспарывали чёрное небо хвостатые молнии, будто и там в тучах кто-то дрался не на жизнь, а на смерть…

Ла Мана был сильным и страшным противником – куда более ловким и опытным, чем его юный соперник, но Гилленхарту удалось полоснуть капитана по груди, чуть пониже ключицы.

Неглубокий порез, оставленный ножом рыцаря, вдруг стремительно удлинился, точно кто-то изнутри рассёк ставшую ненужной оболочку человеческой плоти, и наружу через страшную рану вывернулось нечто, похожее на огромного скорпиона. Остатки туловища капитана болтались у чудовища на спине, будучи с ним, по-видимому, одним целым – и голова Ла Маны хохотала и извергала поток проклятий, а его руки продолжали сражаться, разя налево и направо. Исчадие ада заревело, перекрывая шторм, и рядом с Юстэсом в палубу вонзилось лезвие страшного хвоста…

Люди бросились врассыпную, чудовище хватало их и ломало клешнями; иные в ужасе прыгали за борт – смерть в морской пучине лучше объятий порождения мрака!.. Раскаты грома и грохот волн заглушали вопли несчастных, и лишь один звук перекрыл буйство стихии: то со страшным треском подломилась и рухнула мачта, перебитая одним ударом свирепого создания. Гилленхарта задело её обломком, и последнее, что он увидел во вспышке молний, проваливаясь во тьму, – гигантская клешня, занесённая над его головой…

***

Утром третьего дня выспавшееся солнце лучами-пальцами пригладило обиженное море, разогнало тучи, посадило ветер на цепь – и в мире наступило затишье. Потрёпанный бурей остов пиратского корабля сносило течением к югу. Юстэс очнулся от нестерпимой жажды. В голове непрерывно гудел колокол. Он попытался подняться на ноги, но обнаружил, что крепко прикручен верёвками к основанию разбитой мачты.

– Э-эй… – он думал, что кричит, но из пересохшего горла вырвалось хриплое сипение. – Воды…

Палуба была пугающе пуста – среди зияющих пробоин только обломки и мусор. В канатах над его головой нежно и тоскливо пел ветер. Он приподнялся: за качающимся бортом подернутое мелкой рябью море… И пусто, пусто, пусто – словно он один на белом свете. Гилленхарт стал грызть веревки. Возможно, во время шторма они спасли ему жизнь, но теперь эти путы могли стать причиной его гибели, если он не сумеет от них избавиться. Обессилев, он ложился лицом вниз и слизывал с досок палубы соленые брызги, потом снова принимался за веревки. А корабль-могила плыл себе дальше, беспечно отдавшись коварным волнам, что так ласково лизали теперь его крутые бока.

Ближе к полудню из чрева истерзанного судна послышались шорохи. Юстэс насторожился. На палубу, шатаясь, выполз человек… Не обращая внимания на привязанного, он со стоном распластался на тёплых досках, нагретых солнцем. Вскоре к нему присоединилось еще шесть или семь пиратов – всё, что осталось от команды. Последним, щурясь от яркого солнца, поднялся… капитан. Хмуро оглядевшись по сторонам, он уверенно направился туда, где лежал Гилленхарт. Подойдя к нему, он достал из-за пояса кинжал и перерезал веревки, спутывавшие пленнику руки. Юстэс сел, прислонившись спиной к основанию мачты и растирая затекшие кисти. Ла Мана присел напротив на просмоленную бухту каната. Несколько минут они молчали, разглядывая друг друга. Из прорех когда-то белоснежной шелковой рубахи на груди капитана виднелся уродливый багровый рубец шрама толщиной в руку.

– Я убил бы тебя, – произнес, наконец, капитан, так словно речь шла о чём-то незначительном. Юстэс молчал. Капитан принялся чистить кинжалом ногти. – Но я хочу сначала знать, кто ты? – и лезвие уткнулось юноше в горло. Юстэс сплюнул – слюна была окрашена розовым: он сильно натер десны и губы, пытаясь освободиться от пут. – Отвечай! – взорвался капитан.

– Что ты хочешь услышать? – равнодушно пожал плечами Юстэс. – Мне нечего тебе рассказать.

Глаза капитана превратились в узкие щелочки. Он машинально провёл пальцами по груди, ощупывая шрам.