На принципе различения и, соответственно, рефлексии, связанных с появлением в психике новой модели мира, формируется качественно новая стадия развития художественного образа, которая привела к рождению тропов.
Результаты исследования синкретической стадии исторической поэтики позволяют нам сделать вывод, что в начале этой стадии предмет–слово–образ были единым целым, они не отделены друг от друга, и мы можем говорить только о наличии образов-представлений. Однако в человеке по мере развития и осознания своей индивидуальности возникает потребность выразить свое эмоциональное отношение к окружающему миру и происходящим в нем событиям и при этом создать к ним новое отношение — эстетическое. По знаменитой формуле Р.О. Якобсона, которую часто цитируют лингвисты, «поэзия есть язык в его эстетической функции» [Якобсон Р.О., 1987, с. 275], то есть поэзия есть реализация эстетической потребности средствами языка.
Возникает противоречие: в тексте необходимо применить известные слова, но эти известные слова должны не просто передать читателю информацию, а создать новый смысл и новый образ (смыслообраз!) и тем самым вызвать у него определенные эмоции — соответствующую эстетическую реакцию и понимание имплицитно присутствующего смысла.
Технологически противоречие может быть разрешено только с использованием известных объектов и явлений природы, которые уже обозначены словами, но — в новых комбинациях, в новых связях. Это приводит к появлению различных форм параллелизма как средств создания поэтических образов. Поиск объектов для создания «параллелей» и выделение необходимых признаков, то есть реализацию этой потребности (ее обслуживание), начала выполнять зарождающаяся в субъекте психическая функция, которая в дальнейшем получила название «поэтическое воображение».
Описанный выше процесс создания поэтических образов с позиций функционально-системного подхода можно рассматривать как комплекс интегративных управленческих действий, выполняемых при решении творческих задач, по оценке, отбору и структурированию элементов в систему [Шрагина Л.И., 2005, 2010, 2014а, 2014б], в данном случае — по конструированию новой искусственной системы «поэтический образ». Его развитие, что мы также увидим ниже — при рассмотрении стадий эйдетической поэтики и поэтики художественной модальности, происходит в соответствии с теорией развития искусственных систем (ТРИС): возникающая у субъекта потребность (или замысел, который выступает как системообразующий фактор) выразить свое эмоционально-эстетическое отношение к чему-либо требует создания новой системы (вербального поэтического образа), удовлетворяющей эту потребность. Чтобы создать систему, нужно применить определенный принцип действия, в данном случае — произвести отбор элементов (слов) и их структурирование с целью создания новой комбинации известных понятий. Однако по мере своего развития субъект начинает предъявлять к существующей системе новые требования — с целью выразить свое эмоционально-эстетическое отношение более глубоко и утонченно. Возникает противоречие между тем принципом действия, посредством которого была создана существующая система «поэтический образ», и новыми требованиями субъекта. Противоречие может быть разрешено только созданием нового принципа действия (другого способа отбора слов), для чего у автора должно произойти качественное развитие психической функции, связанной с этим процессом, — поэтического воображения. Такой подход объясняет переход от образа-представления к образу-параллелизму в его различных формах: двучленного, многочленного, одночленного и отрицательного — и дает основание рассматривать психическую функцию «поэтическое воображение» — как искусственную систему [Меерович М.И., Шрагина Л.И., 1997, 2008].
ЭЙДЕТИЧЕСКАЯ ПОЭТИКА
Эта качественно новая стадия начинается в VII–VI вв. до н. э. в Греции и первых веках нашей эры на Востоке, а завершается во второй половине XVIII в. в Европе и в конце XIX — начале XX в. на Востоке. По мнению С.Н. Бройтмана, понятие «эйдос» — нерасчлененность «идеи» и «образа» — наиболее точно характеризует суть риторической поэтики этой стадии в эпоху индивидуалистического самоутверждения личности. Слово перестает восприниматься как действительность и уже не совпадает с ней — оно по своему статусу выше человека, оно уже — посредник между человеком, Богом и миром. Поэтому слово, с точки зрения эйдетического художественного сознания, обладает независимым от человека существованием, не подчинено ему, но само направляет высказывание по своим предустановленным путям [Бройтман С.Н., 2001].
Притом слово — необходимый посредник, ибо, в рамках заданной картины мироздания, человек может вступить в контакт с Богом и миром только через слово и отнюдь «не располагает прямым и непосредственным сообщением с действительностью» [Михайлов В.А., 1994, с. 331]. Так, по образному выражению М.М. Бахтина, слово становится «готовым»: «прямое, непосредственно направленное на свой предмет слово как выражение последней смысловой инстанции говорящего» [Бахтин М.М., 1972, с. 340].
В единстве эйдоса, образа-понятия, акцентируется понятийная его сторона. Такое очищенное и «пресуществленное» слово, как показал Бахтин, хочет быть понято в строго определенном (идеальном) и предзаданном смысле и не предполагает возможности никаких других существенных суждений о том же предмете [Бахтин М.М., 1972]. Поэтому оно является одноголосым, довлеющим одному и единственному сознанию автора, приобщенного к абсолютной точке зрения, — все остальные сознания, поскольку они не приобщены к ней, либо не принимают участия в формировании его смысла и выражают несущественную (а то и прямо «ошибочную») точку зрения, либо дублируют авторское сознание [Лучников М.Ю., 1989, с. 33–34]. Эту «предзаданность смысла» подтверждает история религии, если вспомнить, в каких кровавых ситуациях рождалось христианство, затем внутри него — католицизм, протестантизм, лютеранство…
Эйдетическая поэтика обязана своим появлением трансформацией тропа: это не «иносказание», это — из «иного сказывания мифологической семантики» на стадии синкретизма — в самостоятельный образный язык и с претензией на единственный образный язык [Бройтман С.Н., 2001]. Такую возможность тропу обеспечивал заложенный в него принцип понятийного различения как результат рефлексии, связанной с появлением новой модели мира. Веселовский считал, что «этот принцип» вырос из сравнения и отрицательного параллелизма и рассматривал его как «прозаический акт сознания, расчленившего природу» [Веселовский А.Н., 1989, с.189], связывая его появление «с развитием человеческого самосознания, с обособлением человека из той космической связи, в которой он исчезал как часть необъятного, неизведанного целого. Чем больше он познавал себя, тем более выяснялась грань между ним и окружающей природой, и идея тождества уступала место идее особости. Древний синкретизм удалялся перед расчленяющими подвигами сознания: уравнение «птица-молния», «человек-дерево» сменилось сравнениями: молния, как птица, человек, как дерево» [Веселовский А.Н., 1989, с. 132].
Формирование на стадии эйдетической поэтики образного языка, в котором слово обретает понятийную ясность и в то же время становится одноголосым и объектным, создает при этом новое качество, которое Бройтман определил как «тропеичность» и «без которого отныне литература будет немыслима». Эта «способность к тонкой и непрямой образно-понятийной игре, создающей сложную и многоплановую смысловую перспективу» [Бройтман С.Н., 2001, с. 43], приведет к появлению различных форм поэтической образности: аллегории, эмблеме, символу, басне.
Тенденцию к еще более «тонкой и непрямой образно-понятийной игре» показал Бройтман при анализе стадии эйдетической поэтики в индийской, китайской и японской поэзии, отметив при этом, что для понимания всей глубины поэтических образов этих народов необходимо глубокое знание их психологии и культуры [Бройтман С.Н., 2001].
С психологической точки зрения в эпоху синкретизма «Я» было нерасчленимо с «другим». На стадии эйдетической поэтики происходит отделение личности от мирового единства, но «Я» и «другой», разделяясь, еще не автономны: «другой» — это тот, с кем я встречаюсь в собственной душе, кто является гарантом моей самости [Бройтман С.Н., 2001, с. 21].
О взаимосвязи развития человека, его познания себя и формирования как личности и развития поэтических образов в эпоху эйдетической поэтики прямо говорят и Веселовский, называя этот процесс «подвигом сознания», и Бахтин, и другие исследователи — философы и литературоведы: именно в это время в Европе создаются формальная логика и риторика, складывается новая философия слова, вырабатываются аналитические процедуры мышления и новые принципы образного сознания [Бройтман С.Н., 2001].
Возникает очередное противоречие, но на новом качественном уровне: с помощью известных слов повысить информативность — передать больше возможных смыслов. Для его разрешения поэтическое воображение должно выйти на очередной этап своего развития, чтобы опять изменить принцип действия создания образов: если на стадии синкретизма субъекты создавали образы, сопоставляя природные объекты и их действия (принцип тождества), то на стадии эйдетической поэтики субъект, используя характерные и/или латентные признаки различных объектов (принцип различия), создает образы, объединяя эти признаки в тропы — разнообразные, порой парадоксальные сочетания. В тропе смысл (содержание, признак) отрывается от объекта — от прямого значения слова, что создает новое качество — иносказательность, появление переносного смысла, который имплицитно присутствует в образе.
ПОЭТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ МОДАЛЬНОСТИ
Эта стадия поэтики (другие именования этой стадии — нетрадиционалистская, неканоническая, индивидуально-творческая) утверждается во второй половине XVIII в. в литературах Европы и в ХХ в. в некоторых восточных литературах [Бройтман С.Н., 2001].
Каждая из стадий развития литературы реализуется в таких основных понятиях: автор и герой, слово и образ. На протяжении нескольких тысячелетий развитие поэтического образа по мере развития человеческого сознания шло от стадии синкретизма (неразрывности, единства человека и природы) к стадии эйдетической поэтики (комплекс «идея–образ»), на которой слово выступало как посредник между человеком, Богом и миром и «вещало» от лица истины. Для этого был создан особый, искусственно украшенный «риторический язык» для обслуживания ритуалов, культовых обрядов, общественного красноречия, общения в высших слоях общества — язык, оторванный от практической жизни. Примеры тому в российской поэзии — оды М.В. Ломоносова и Г.Р. Державина.
Со второй половины XVIII в. в поэзию буквально врывается прозаизм — «простое слово», живой язык, который описывает конкретную ситуацию, реальное психологическое состояние. При этом, отмечает М.М. Бахтин, акцент общения переносится с отношений надличностных — на межличностные [Волошинов В.Н., Бахтин М.М., 2000]. Так в литературе начинается эпоха художественной модальности, раскрывающая уникальность личности, ее неповторимость, самоценность, ее отличие от других. Уже одним названием стихотворения «Я и Вы» противопоставляет себя Николай Гумилев обществу «залов и салонов»:
Да, я знаю, я вам не пара,
ebooksa