Свирель

Она открыла глаза, глубоко вздохнула и крепко-крепко обняла его за шею.

— Мой... — прошептала она. — Мой... Данный мне богом!..

Он обхватил ее обеими рукам, прижал к сердцу и стал целовать в губы, в щеки, в глаза. Как маленький ребенок, она доверчиво прижималась к его шведской куртке, и ее волосы рассыпались у него по рукам.

Когда она успокоилась, он кликнул девушку, приказал ей ее одеть, и все втроем они отправились на село к священнику. Пожар все еще продолжался, и в общей суматохе никто и не заметил, как они потом уехали из усадьбы. И стали они мужем и женой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Дорогая Лена. Пришли мне хоть крупицу твоего счастья. До сих пор я еще не получала от тебя ни одного письма, ни в Париже, ни в Италии, ни здесь, очень скучаю, и так бы хотелось повидаться с тобой и поговорить. Я здесь с мужем и с бабушкой, но совершенно одна. Помни это, не будь эгоистична и не забывай твою бедную сестру Долли.

Пиши мне по адресу: Nice, Hotel Beaurivage, 16, Son Exellence M-me Dolly Verebine».

Письмо это было адресовано на имя Елены Константиновны Касьяновой, в село Брянцево, почтовая станция Клетишино, Россия.

Анюта. Из несобранных рассказов

Анюта

Григорий Синюхин не бывал в деревне уже лет пятнадцать, с тех самых пор, как его впервые отвезли в Москву и отдали там в мальчики. И теперь, когда он приехал опять на родину, в черном пиджаке, и при часах, и с длинным ногтем на мизинце, то на него сбежалась смотреть вся деревня. Он вошел к себе в избу, шаркнул перед матерью ногой и поцеловал ей руку. Не привыкшая к подобного рода обхождению, мать смутилась и не знала, что ей делать. Сидевший у нее ее деверь Кирила узнал Григория и замигал слезившимися глазами.

— Гринька! — воскликнул он. — Гринька!..

Григорий расшаркался и перед ним.

— Дяденьке почтение! — сказал он. — Кириле Нилычу-с!

— Ну как живешь?

— Покорнейше благодарим... Вашими молитвами... Приехал вот восстановить родственные связи и международные отношения...

— Так, так... К родным хлебам, стало быть... Чужой хлеб из души прет, а свой в животе поет... Так, так...

Старуха захлопотала около самовара, скоро уселись за чай, но в избе было так людно, что, несмотря даже на простоту деревенской жизни, было неловко приниматься за еду. Григорий встал и вытянул перед собой руку.

— Которые лишние, — сказал он, — благоволите уйти! Имейте в виду! Столь родственные события, и вдруг — народ!

— Это верно! — вмешался и Кирила. — Кусок во рту сглазить, так плохо и в живот пролазит...

Вечером Григорий водил с девками хоровод, причем был в фильдекосовых перчатках, а на другой день по всей деревне только и говорили, что о нем.