Свирель

Решено было его женить.

— Что ж, я не прочь... — говорил он, когда ему сообщили об этом. — Каждый смертный должен иметь подругу жизни.

Пришел дьячок, долго шушукался с матерью Григория и дяденькой Кирилой Нилычем, а затем отправился в господскую усадьбу и там долго шушукался с кухаркой Марьюшкой. Марьюшка подозвала к себе горничную Анюту и сказала:

— Анюта, чай, тебе и замуж пора! Что тебе зря в девках-то канителить?

Анюта смолчала и покраснела, но вслед за тем, без всякого с ее стороны согласия, понаехали мужики и бабы, пили водку, наливая ее в чашки прямо из четверти, засиделись долго за вечер и орали пьяные песни. Выросшая в усадьбе при господах и не любившая мужицкого запаха и орания, Анюта ходила как во сне и как-то не понимала того, что происходит вокруг нее. Она знала, что так надо, что каждая девушка должна выйти замуж, но ей было дико, что ею распоряжались, как вещью. Часов в десять вечера из дому прислала барыня в людскую сказать, что если мужики будут еще долго пьянствовать, то их погонят по шее. Мужики не обиделись и стали собираться. Садились на одну телегу по шести человек и громко хлестали по лошади. Нехорошо ругались. Перед отъездом дяденька Кирила Нилыч подошел к Анюте и быстро замигал глазами.

— Ну, брат Анюта, — сказал он, — теперь мы тебя, стало быть, пропили, и ты теперь не своя, стало быть, а наша...

А затем он достал кошелек, вынул из него двугривенный и подал его Марьюшке. — Это вам, Марья Филипповна, — сказал он, — за труды... За труды, стало быть. От любезности...

На другой день он снова приехал в усадьбу, отобрал от Анюты ее книжку сберегательной кассы, по которой у нее было внесено семьдесят рублей, и так как в город ехать было недосуг, то учел эту книжку за шестьдесят рублей в чайной лавке у Василия Сергеича. Анюта должна была на чем-то расписаться. А в тот же день, вечером, в кухню пришли девушки, пели песни и часа два заплетали и расплетали косу Анюте. Анюта знала, что и это тоже надо, и плакала. И другие девушки плакали, потому что тоже так было надо. Анюта надела розовое платье и только тут поняла всю важность того, что делала она и что делали с нею другие. Она поняла, что ей придется сейчас навеки расстаться с тем, к чему она привыкла, и ей стало горько и обидно, что какие-то чужие, неизвестные ей люди так бесцеремонно вторглись в ее судьбу. И когда с бубенцами и с ленточками на дуге приехали за нею дружки, чтобы везти ее в церковь, она ухватилась за край стола и не хотела ехать. Чьи-то жесткие, корявые руки отняли ее руки от стола и повели к повозке. Уходя, она увидела, что какая-то неизвестная ей женщина стаскивала у нее все с кровати и со стен и кидала в один узел. Это была тетенька, жена дяденьки Кирилы Нилыча. Узел поместили тоже в повозку и повезли вместе с Анютой. И ей показалось, что вместе с этим узлом из усадьбы уезжает вся ее жизнь и что узел этот для ее новых будущих родных гораздо дороже, чем она сама. По дороге тетенька соскочила с повозки и понесла узел куда-то на себе.

Своего мужа Анюта впервые разглядела только тогда, когда ее привезли из церкви к нему в избу. Было низко и тесно. Изба состояла всего только из одной комнаты с огромной печью. Пели девки. Едва только Григорий с Анютой вошли в сени, как дяденька Кирила высыпал на них мерку ржи и овса. Затем стали пить водку, плясали под гармонь и пели песни. Было так душно, что тяжко было дышать. Анюте казалось все это сном и хотелось поскорее проснуться, чтобы снова увидеть себя дома, в усадьбе. Полными недоумения и страха глазами она смотрела вокруг себя, но ее мозг не воспринимал того, что она видела, и все предметы и пьяные лица то уходили от нее куда-то далеко в пространство и становились маленькими, как карлики, а то вдруг снова приближались к глазам и вырастали в натуральную величину. И, зная, что она говорит нелепость, за которую все подняли бы ее на смех, она робко посмотрела на мужа, потом опустила глаза и, покраснев, сказала:

— Григорий Алексеевич, отпустите меня домой...

Он нахмурил брови, строго взглянул на нее, поднялся с места и заложил руки в карманы брюк.

— Если, Анна Сергеевна, — сказал он, — у вас с кем-нибудь раньше была повесть или роман в трех частях, то сим прошу вас сказать мне это прямо-с!

И он стукнул кулаком по столу.

Анюта задрожала и похолодела.

— Гриша! — бросились к нему дружки. — Оставь!.. Наплюй!.. Давай выпьем!

Гости налили водки и потянулись к жениху.

Анюта почувствовала, как кто-то чужой, противный ей, которого она ненавидит теперь всем своим существом, обнял вдруг ее за талию и поцеловал в губы.

— И-и! — сказала сидевшая тут же старуха. — Кто нынче замуж-то чистенькая выходит? Особливо из господских!

Анюта услышала это и приготовилась к новой сцене, но в это время заиграла гармонь, гости раздвинулись по сторонам, и в образовавшемся кружке дяденька Кирила Нилыч и кухарка Марьюшка стали плясать русскую.

Пахло махоркой, и под ногами хрустела ореховая и подсолнечная скорлупа.