Атмосфера

Да уж…, а я то думал, ты обрадуешься, от тебя – то звонка, небось не дождешься, хотя я – то в отличии от некоторых, все на том же самом месте сижу. Да… какие временя были. А помнишь, как мы в студенчестве портвейн из горлышка пили? Аллейку с деревянной скамеечкой, помнишь? Ах, как мы игриво-нервно пугались, что нас за выпивкой застукают. Институт – то в двух шагах! Да и менты так и рыщут. За это и из института вышибить могли. А уж комсомольская организация верняк всласть навизжалась бы. А помнишь замдекана у нас какой строгий был… Эх, а зато сколько удовольствия! Никакое самое дорогое вино во взрослой жизни таким классным уже не казалось. И такого куража, согласись, уже не вызывало.

Послушайте, кому вы звоните?

Как это кому? Тебе!

Назовите имя.

Сергей!

Ну, дальше, дальше.

Сергей Петрович Миркин.

Я с самого начала вам сказал, что вы не туда попали.

Не туда? А вы, простите кто?

Какое это имеет значение? Я не тот, кто вам нужен.

А как же ваш голос? Так на Серегин похож.

Потому, что я сам Серега – хмыкнули на том конце и отключились.

Ерофеев очень аккуратно отжал клавишу отбоя и бесшумно положил телефон на панель. Работали только руки. Тело в избежании лишнего шума оставалось недвижимым.

Ерофеев немедленно напрягся. Он давно знал за собой – такая точность и неслышность появляется у него когда рядом засела цель – преступник – не пустышка, не полуотработанный и потенциальный, а именно тот, который им нужен, которого они ищут. Матерый, опасный не только для гражданского населения, а и для них самих, вооруженных, тренированных молодых мужчин.

Тоже самое творилось с Ерофеевым – в явном, очень сильном выражении, когда Пелагеев сын Петро, знакомец всем городским окраинам, как часто рядившийся на убой домашней живности, в какой-то момент померк рассудком и чуть саму Пелагею не загрыз, соседи насилу отбили. Наша милая стародавняя привычка всегда разбираться своими силами без вмешательства властей, даже когда до них рукой подать, дорого обошлась городу. А ударившемуся в бега Петру становилось все хуже, последние человеческие искорки прогорали в его воспаленном мозгу. С звериной кровожадностью он приобрел и звериную осторожность и звериную реакцию. Ему не требовался больше ночлег, душ и уж совсем не требовались средства и атрибуты приготовления пищи. Он кушал все, что мимо пробегало и не тратил время на дерганье перьев.

Его искали по всему городу и по всем ближним деревенькам. Искали долго. А взяли в собственном доме, куда больной рассудок пригнал Петро закончить дело, с которого начал.

Ерофеев тогда не сидел в засаде. Они сорвались всей сменой по звонку и двигались пешком, потому что покосившийся от времени домик Пелагеи стоял на Красина, то есть всего в двух кварталах от участка. И чем ближе подходили они к дому, тем сильнее хотелось Ерофееву как можно тише ступать и затаить дыхание и попросить у ребят о том же.

Ерофеев не раз анализировал это чувство и пришел к конечному выводу, что анализу оно не поддается. Выходит в нем сидит его собственный счетчик – такая серьезная, мощная интуиция, интуиция – мама. Предупреждает, активизирует.

Сегодня предупреждение работало остро.

Выходит Крафт – тот, кто нам нужен, выходит Мадьяров – прав. И значит Ефимов, поставивший на Мадьярова, ошибается. Но Ерофеев прекрасно понимал, что если он придет к майору и расскажет ему на чем, собственно, основываются его подозрения, Ефимов уже никогда не сведет с него своего контролирующего ока, возьмется лично отслеживать его работу и внеслужебную жизнь, а первым делом, конечно под каким-нибудь предлогом подошлет к нему доктора соответствующей специализации. Ефимов любил повторять – у милиции должны быть не только чистые руки, но и светлые головы и крепкие нервы. В наших рядах не место психам, выскочкам и бездельникам. Психов Ефимов ставил в своем перечне опасных штатных проблем на первом месте.