Тонкие грани. Том 5

Тихий, едва заметный вздох, словно она преодолевала какой-то барьер.

— Семь лет назад, когда мне было двенадцать, началась война дома Оливарес с домом Рамос Кормона. Небольшая по своим масштабам, но разрушительная для тех, кто в ней участвовал. Страна её даже не заметила, но заметили мы. Мои… мои родители погибли в битве около деревушки Ускита. Отец погиб вместе с людьми рода, защищая меня и мою мать и давая нам время, чтоб скрыться. Потом погибла моя мать, прикрывая уже меня с двумя оставшимися служанками. Их убили, не пощадили никого… перебили… всех до единого… Я потеряла свою семью. Весь свой род. Осталась я, младший сын главы рода и старший сын брата главы рода — трое человек. На конец войны мне было уже пятнадцать, сыну главы девятнадцать и старшему сыну брата главы три года. Те, кто истребил нас, остались живы… и… и… — она сделала судорожный вдох, — мы заключили… мир…

— Мария…

— Я соврала вам. Я приехала сюда в пятнадцать лет. Я пыталась скрыть правду, никогда и никому не рассказывала о случившемся. Кому надо, тот и так знал. Пыталась стать чистенькой, словно имею быть право выше, чем остальные. Но… недавно… мне открыли глаза…

— Кто? — почувствовал я поднимающуюся злость. Мне кажется, я уже знал, кто сделал это.

— Я хотела забыть, убедить себя, что в прошлом ничего не произошло, но это не так. Это произошло, и это сделала я. Собственными руками. Я хотела быть святой, чистой, с незапятнанной душой, но меня… вернули на землю, дали понять, кто я есть на самом деле. Помогли мне узреть.

Я слушал это с закипающей яростью, но мой пыл остужала Мария. Она хотела что-то донести до меня. Что-то до того, как я наломаю дров.

Мария негромко продолжила:

— Я никакая не святая с чистой душой и никогда такой не была. Я жаждала мести за своих родных, хотела утолить голод мести и боли. Поэтому одним вечером я пришла в одну из деревень, принадлежащую дому Рамос Кормона. Там был пансионат для детей… сирот, — она говорила с трудом, словно пытался сдержать эмоции. — Это… это были дети, как я, которые потеряли своих… родителей в этой войне со стороны Рамос Кормона. И я… я… — судорожный вздох. — Я сожгла этот пансионат дотла вместе со всеми, кто там был. Всех. Была ночь, так что при обычном пожаре даже шансов выжить мало, когда все спят, а здесь и подавно не было. Я никому не дала выбраться. Я слышала, как кричат дети, и… как они… я… Я убила их всех… не оставила шансов выбраться из огненного ада. А потом пошла в деревню, пропустив мимо мужчин, что бежали спасать детей, и… сожгла её… Это была обычная деревня с обычными людьми, которые принадлежали дому врага. На моём счету… — выдохнула, — сорок шесть детей, двенадцать мужчин и семнадцать женщин… три были беременны. В одиночку я убила семьдесят пять человек.

Мария рассказывала это всё, ни разу не обернувшись ко мне.

— Война длилась три года. Три года подлых ударов в спину, открытых столкновений, преследований и убийств. И в последний день войны я уничтожила в одиночку целую деревню. Самую обычную деревню, которая никому не была нужна и которую никто не охранял. Формально, мы ещё воевали, но на деле сложили оружие и уже готовились подписать мирный договор. Мой род всегда отличался сильными огненными империумами, и я не была исключением. Поэтому, дождавшись дня, когда многие бойцы, имеющие импульс, соберутся на подписание договора, я пошла и устроила их людям ад. Зачем? Они были людьми дома, а я была той, кому этот дом сделал больно. Очень злой, обиженной на всех дурой, которая решила, что если начнёт убивать врагов, то ей станет легче. Выплеснуть свою боль и горе на них, заставить почувствовать то же самое, что пережила сама. Думала, что убийство что-то сможет решить и избавить от боли.

Позже меня поймали и сильно наказали. Хотели убить, но решили, что это будет слишком просто за все мои грехи. Меня продержали в каком-то сарае несколько дней подряд беспрестанно избивая и насилуя, после чего оставили посреди устроенного мной пепелища умирать под солнцем, подвесив на столбе за руки. Так я провисела там несколько дней. В такие моменты в голове было пусто, и ты просто хочешь поскорее умереть. А потом меня вытащили. Дипломатия сыграла своё дело — дом никогда не бросает своих, даже таких, как я. Формально была ещё война, и договор был подписан после инцидента, поэтому не было повода возобновлять вражду. И знаете, лёжа в том сарае и вися на столбе под солнцем, не чувствуя собственного тела из-за избиений, не в силах сидеть из-за постоянных изнасилований, мучаясь от боли несколько дней подряд, весь твой мир начинает рушиться. И ты становишься… иной… Будто… иначе смотришь на всё. Ты совершенно другой человек… Я получила по заслугам, и может даже мало, но… это изменило меня. Через боль и страдания пришло понимание содеянного. Удивительно, как иногда боль может изменить человека и заставить смотреть на всё совершенно иначе.

Я слышала крики тех детей каждую ночь. Это не вернуло мне родителей, двоюродных братьев и сестёр, лишь прибавило боли. Но теперь на мне висели и жизни детей, которые ни в чём не были виноваты. Каждый вечер даже после освобождения я не могла уснуть. Это высасывало из меня жизнь, самую душу, рвало сердце изнутри. Я не могла больше жить, хотела покончить с этой жизнью. Но… всё вышло иначе. По договору, на основе которого меня отпустили, я прошла химеотерапию и лишилась импульса, после чего была сослана сюда. Возможно, чтоб не мозолила глаза, но скорее всего чтоб избежать мести тех, кто захочет поквитаться со мной за убитых.

И уже здесь я, желая найти быструю смерть, как избавление, увидела этих детей. Голодных и одиноких детей, которых кормили святые сёстры. И мне показалось, всего лишь на секунду показалось, что это… это… это шанс… возможность искупить свою вину. Второй шанс прожить эту жизнь, как человек. И там, в храме, я раскаялась святому отцу, расплакалась и излила свою душу, излила всю боль, которую носила в себе. Он выслушал меня. И знаете, что сказал?

— Что? — негромко спросил я.

— Не каждый имеет право быть прощённым, но каждый имеет право на второй шанс. Шанс если не исправить, то искупить свою вину. Восполнить недостаток Света. И я нашла там своё пристанище. Я стала младшей святой сестрой. После нескольких месяцев я перестала слышать крики детей в своей голове по ночам. Через год я почувствовала себя… свободной. Не прощённой, но свободной девушкой, которая получила второй шанс. И всё это время я служила в храме Святого Света, где меня приняли несмотря на то, что я сотворила. Сколько бы я ни слушала проклятий в свою сторону, как бы в меня ни плевали люди, как бы они ни ругались, я никогда не злилась и всегда хотела им помочь. Помочь обрести душевный покой, потому что они заблудились. И я… я так старалась помочь им, так отдалась вере, так пропиталась этим Светом, что позабыла, кем была сама… Забыла то, что не имела права забывать. Стала считать себя чистой девушкой, той, кто не имеет грехов, совершенно забыла своё прошлое. Решила, что… что я имею право считать себя чистой. Но меня вернули на землю и заставили вспомнить кое-что очень важное.

Мария вздохнула и обернулась ко мне. Я встретился с тяжёлым взглядом человека, которого я, казалось, совершенно не знал. Она словно… иная. Не та Мария дель Кармен, что я встретил. И мне стало тоскливо и страшно. Страшно за неё и за всех тех, кто был мне дорог — практически все они кончили одинаково, а я до сих пор жив.

— И что же это, очень важное? — спросил я.

— Практически каждый имеет право на второй шанс.

Глава 225