Зимняя вода

22
18
20
22
24
26
28
30

Майя загадочно улыбнулась.

— Не совсем так. Но кое-что будет. Процесс идет.

— Да, это я заметила. В любом случае, звучит многообещающе. Но сначала тебе надо до конца поправиться. Честно говоря, выглядишь ты не очень свежо.

— Спасибо, дорогая. Никто так не подбодрит, как ты.

Мартин вошел в дом родителей ровно в одиннадцать, как раз, когда кофеварка почти доварила традиционный для этого времени дня кофе.

Как им повезло, что я приехал именно сейчас, подумал Мартин. Что у них есть свой одиннадцатичасовой кофе, как якорь, опорная точка в жизни. Они не созданы для того, чтобы справляться с сильными чувствами и внутренними дилеммами, в их арсенале просто нет для этого нужного инструмента.

Разумеется, родителям хотелось бы, чтобы это было обычное субботнее утро, думал он, и чтобы к ним в гости приехал обычный ребенок. Желательно вместе с обычными внуками, чтобы можно было поговорить о машине и о работе, чтобы на противне оттаивали ватрушки глубокой заморозки, чтобы все было простым и понятным.

Они определенно предпочли бы провести обычный день за накрытым столом, забыть все ужасное, что произошло, посмеяться от души над тем, какие рожицы корчит Нелли, как она лопочет по-своему, потом угостить ее сахарком и ходить за ней следом, пока она исследует дом.

Но сейчас Нелли с ним нет. Потому что ее мама посчитала, что он непредсказуем. Таких формулировок никто не произносил, но Мартин знал, что это так. А сегодня он и сам себе казался непредсказуемым. Он чувствовал злость, волнение, беспокойство во всем теле, ходил из комнаты в комнату, пока мама накрывала на стол, подпускал все слишком близко к себе, позволял пошатнуть себя, как будто вся жизнь качалась на волнах.

Он много размышлял о родителях. Которых, по сути, не знал. О том, что всегда замалчивалось. Как они познакомились? Они понравились друг другу тем, что оба были немногословны и не любили пустой болтовни? Или что-то случилось уже в их браке, что заставило их замолчать, и в таком случае, что? Он не мог вспомнить, чтобы за все его детские годы они хоть раз поссорились. И почему они не родили еще детей? Район вилл, где они жили, кишел малышами, а родители остановились на одном ребенке. Может быть, их отпугнуло его присутствие в их жизни? Или просто так вышло? Почему он ничего об этом не знает?

Он вошел в гостиную, шагая по новому паркету. Тут всегда было чем заняться: отремонтировать какую-нибудь ванную или поменять кухню, которую надо было заменить еще тридцать лет назад. Вечный цикл. Если не хотелось, можно было и не браться ни за что сложное, а заполнять время чем-то другим.

Как он мечтал о старшем брате.

О брате, который был бы дома, когда он возвращается из школы, который позвал бы его в свою комнату показать что-нибудь прикольное или дать послушать новую песню. Кто открыл бы секреты о девчонках и сексе. Кто наполнил бы дом звуками.

Все, что Мартин слышал дома, — это ворчание кофеварки. Звук пылесоса. По воскресеньям радио. В остальном же его детство представляло собой опыт жизни в тишине различной степени.

Молчание за завтраком, когда единственным звуком, нарушающим тишину, было постукивание маминых пальцев по столу, когда она сметала крошки. А когда из тостера выскакивали подсушенные куски хлеба, они все вздрагивали.

Тишина за обедом, когда было слышно лишь позвякивание приборов о тарелки, а в конце трапезы булькающие звуки — это отец запивал еду, залпом опустошая стакан с водой. Что это были за глотки!

Тишина за ужином, когда сам Мартин пил молоко с печеньем, а единственными звуками были долетающие со второго этажа голоса в телевизоре — перед ним стояли два кресла, которые крайне редко, если не сказать никогда, использовались оба одновременно.

Тишина, встречавшая его, когда он возвращался домой, а никого еще не было. Вот эта тишина ему нравилось, да, наверное, она была ему по душе. Тогда он, бывало, заходил в комнату родителей и что-то искал. Хоть что-нибудь! В тумбочке у отца он нашел пачку черно-белых фотографий двух мужчин и одной женщины, совокупляющихся в различных позах.

А в маминых тайниках на верхней полке шкафа он обнаружил коробку со старыми бумагами. Свидетельства о браке и о рождении, водительские права с истекшим сроком, продовольственные карточки 1948 года — «карточки всеобщего обеспечения маслом». А в самом низу лежали дневники.

Их он никогда не открывал. Подолгу держал в руках, гладил потрепанные обложки, а потом клал на место.