Полнолуние

— Что? — непонимающе отшатнулся в сторону Лунин.

— Крупный мальчик, — уже нормальным голосом повторил профессор, — больше ничего достойного о вас никто из преподавателей нашего факультета сказать не соизволил.

Илья промолчал. С тем, что он «мальчик» весьма крупный, спорить не имело никакого смысла, ну а тот факт, что педагоги родного вуза не смогли разглядеть в нем, Лунине, прочих достоинств, свидетельствовал лишь об их близорукости, но никак не об отсутствии этих самых достоинств. В этом Илья был абсолютно уверен, но делиться своей уверенностью ни с Русланом Евсеевичем, ни с другими совершенно посторонними для него людьми он не собирался.

— Но ничего, — проявил снисхождение Руслан Евсеевич, — как нынче говорится, не боги обжигают пиццу. Я вчера пообщался с одним своим приятелем, мы в свое время один кабинет на двоих делили. Давненько это, правда, было, но ничего, память, слава богу, его еще не покинула. Так вот, вопрос по твоей стажировке, можно сказать, решен. Особых подвигов от тебя там никто ждать не будет, посидишь, посмотришь, как с документами работают, послушаешь, чего можно услышать будет. В общем, если нигде не напортачишь, считай, что с твоим трудоустройством после выпуска проблем не возникнет. Туда же и отправишься.

— Куда? — скорее из вежливости, чем из любопытства задал вопрос Лунин.

— Я что, не сказал? — удивился Руслан Евсеевич. — Похоже, меня самого уже память подводить стала. Стажироваться ты будешь, Илюша, в следственном комитете. В районном управлении, правда, в областное пропихнуть тебя не получилось. Но ничего, надо же с чего-то начинать. Будем делать из тебя следователя!

Это был первый и последний раз, когда Троцкий обратился к Илье на «ты». Спустя несколько месяцев профессор перестал появляться в академии, среди студентов прошел слух, что Руслан Евсеевич тяжело болен, причем болен уже давно, больше года, и вот сейчас болезнь стала побеждать уставший, утративший способность бороться организм.

В сентябре профессор умер. На похороны Илья собирался, но в итоге так и не пошел. Сейчас, много лет спустя, он уже не мог вспомнить, что именно было тому причиной, наверняка какое-то важное, не допускающее отлагательств дело. Во всяком случае, тогда ему казалось, что все именно так, что то, другое дело было гораздо важнее, чем стоять у гроба, по сути, совершенно чужого для него человека, пусть и читавшего ему несколько лет лекции по уголовному праву и периодически занимавшего место у окна в тесной кухне их с мамой квартиры.

Лунин никогда не вспоминал тот день, особых причин для этого не было, но сейчас, сидя в зале, заполненном запахами недоеденной еды и печальными голосами французских шансонье, ему вдруг показалось, что тогда он ошибся. Хотя, чего уж там, лучше сказать как есть, он поступил неправильно. Лучшим доказательством было то, что он даже не мог теперь вспомнить, чем же таким важным был занят в тот день, когда хоронили Руслана Евсеевича. А еще глаза. Глаза матери. Илья вдруг отчетливо представил ее взгляд — усталый, полный тоски и в то же время разочарования. Мать вошла в квартиру почти сразу за ним, на несколько минут позже. Выйдя из ванной в прихожую, Лунин стоял молча, в последний момент успев удержать во рту выскочившее откуда-то идиотское: «Ну как прошло?» Разувшись, мать обернулась на него и несколько мгновений стояла молча, затем, все так же не говоря ни слова, прошла в ванную и долго не выходила из нее. Почти сразу из-за двери донесся глухой шум бьющегося о дно ванны мощного потока воды…

Вздохнув, Илья протянул руку к стоящей перед ним рюмке и опрокинул в рот несколько капель остававшейся на дне жидкости. Водки было мало, она лишь скользнула по языку и тут же растворилась, не давая возможности сделать хотя бы один, пускай даже совсем небольшой глоток.

— Что там рассказывать, — пробурчал он, не глядя на Зубарева, — в академию знакомый один посоветовал поступить, а дальше само как-то все вышло.

— Ясно, — не смог сдержать разочарования Вадим. — Тот еще из тебя рассказчик. Григорич, поведай ты нам хоть что-нибудь. Только не как прошлый раз, давай без ужасов обойдемся. Ты как, в этой Нерыби всю жизнь торчишь или тебя ветром надуло?

— Можно сказать, что надуло, — усмехнулся Колычев, — я ведь сам из Засольска, там и служил первое время.

— О, так вы с Илюхиной Рокси земляки, значит, будете, — обрадовался Вадим, — он же ее оттуда притащил, а потом всем еще полгода рассказывал, какие в вашем Засольске собаки удивительные. Говорить только не умеют, а так все лучше обычного мента соображают. Прям не Засольск, а город псов какой-то[7]. Он бы так до сих пор, наверное, трепался, да только начальство намекнуло, что представит его вместо нового звания к психиатрической экспертизе, вот он и поумолк.

— Трепло ты, Вадик, — беззлобно отозвался Лунин, оглядываясь назад в поисках официантки.

Заметив его призывно поднятую руку, Катенька тут же поспешила к столу.

Оживший в кармане смартфон заставил его отвлечься.

— Ты меня слышишь?

Голос матери звучал как-то странно. В нем не было привычной мягкости и радости от общения с сыном.

— Что-то срочное? А то мне сейчас не очень удобно. — Илья улыбнулся подошедшей официантке: — Катюша, можно нам еще водочки, граммов двести?