— Как насчет чудовищ? — оборвал он меня.
Я пожал плечами.
— Никаких чудовищ. Наверное, это означает, что я выздоравливаю?
Доктор Голан постучал ручкой по столу и что-то записал.
— Я надеюсь, ты не рассказываешь мне то, что, по твоему мнению, я хочу слышать.
— Конечно, нет, — заверил я его, скользя взглядом по развешанным на стенах дипломам, свидетельствующим о его профессионализме и компетенции в различных отраслях психологии и психиатрии, включая, разумеется, и умение понять, когда страдающий от острого стресса пацан лжет своему доктору.
— Давай начистоту. — Он отложил ручку. — Ты хочешь сказать, что за всю неделю тебе
Я никогда не умел врать. Чтобы окончательно не опозориться, я решил уступить.
— Ну, может, только один раз, — пробормотал я.
На самом деле на этой неделе не было
Хотя сон каждый раз повторялся и мы обсуждали его не меньше сотни раз, доктор Голан заставлял меня рассказывать его во время каждого сеанса. Он как будто пытался устроить перекрестный допрос моему подсознанию, чтобы найти какой-то ключ к разгадке, который упустил во время всех предыдущих сеансов.
— И что говорит твой дедушка во сне?
— То же, что и всегда, — отвечаю я. — Насчет птицы, петли и могилы.
— Он повторяет свои последние слова?
— Вот именно.
Доктор Голан складывает вместе кончики пальцев и прижимает эту похожую на палатку фигуру к подбородку, являя собой картину «Задумчивый психоаналитик».
— У тебя нет новых идей относительно того, что могут означать эти слова?
— Ага, есть. Бред собачий.
— Брось. Ты же так не думаешь.
Я пытался сделать вид, что мне нет дела до последних произнесенных дедушкой слов, хотя в действительности это было не так. Они не давали мне покоя почти так же, как и ночные кошмары. Мне казалось, что я не имею права отмахнуться от них, как от галлюцинаторного бреда, а доктор Голан был убежден, что, только поняв их значение, я смогу избавиться от своих жутких снов. Поэтому я старался.