— Однозначно.
Глиняный солдатик, которого я принес, снова побрел в сторону. Енох вытянул ногу и толкнул его обратно. Гомункулы хаотично суетились на траве, сталкиваясь друг с другом подобно возбужденным атомам.
— Деритесь, придурки! — скомандовал Енох, и только тут я заметил, что они не просто сталкиваются, а бьют друг друга руками и ногами.
Но своенравному солдатику драться явно не хотелось, и когда он в очередной раз засеменил прочь, Енох схватил его и оторвал ему ноги.
— Вот что случается с дезертирами в моей армии! — воскликнул он, бросая покалеченную игрушку на траву, где она начала извиваться под ударами набросившихся на нее остальных солдатиков.
— Ты со всеми игрушками так обращаешься?
— А что? — удивился он. — Тебе их жаль?
— Не знаю. А тебе?
— Нет. Если бы не я, их вообще не было бы на свете.
Я засмеялся, а Енох нахмурился.
— Чего ты смеешься?
— Ты меня насмешил.
— Я вижу, до тебя долго доходит, — вздохнул он. — Смотри.
Схватив одного из солдатиков, он сорвал с него форму. Потом взял его обеими руками и, разломав посередине, извлек из его груди крохотное судорожно сжимающееся сердце. Солдатик тут же обмяк, а Енох взял сердце двумя пальцами и показал мне.
— Это мышиное сердце, — пояснил он. — Вот что я могу делать — забрать жизнь у одного существа и дать ее другому, либо глиняному, как этот гомункул, либо тому, которое когда-то было живым, но умерло. — Он сунул сердце в карман комбинезона. — Я скоро научусь их муштровать, и тогда у меня будет целая армия. Только те гомункулы будут
— Я? Честно говоря, ничего. То есть ничего особенного. Не то, что ты.
— Жаль, — вздохнул он. — Но ты, наверное, все равно будешь с нами жить, а?
По его голосу нельзя было сказать, что ему этого особенно хочется. Ему просто было любопытно, не более того.
— Не знаю, — ответил я. — Я еще об этом не думал.
Это, разумеется, было неправдой. Я об этом думал, а если точнее, то мечтал, представляя себе, как это могло бы быть.