Пять костров ромбом,

— Так что из-за лени Ершова не принимали в Союз?

— У-у-у-м. — укоризненно простер руки художник. — Какая лень? Женщина!

— Не понял, — прогудел Роман.

— Что тут понимать?! Три года назад Сашку должны были в Союз принять! Отложили, из-за женщины, даже не из-за женщины, из-за ее мужа.

— Совсем не понял, — неожиданно для себя с грузинским акцентом пробасил Роман.

— Вы как к женщинам относитесь? — тихо и безо всякого акцента спросил Вахтанг.

Вязьмикин пожал плечами и расправил усы.

— Понял, понял, — снова переходя на “грузинский” замахал руками Челебадзе. — Такой мужчина не может быть равнодушен к женщинам, впрочем, как и все настоящие мужчины. Но тот мужчина был не настоящий. Вместо того, чтобы наказать неверную жену, а Ершова вызвать на дуэль, он, — Вахтанг брезгливо поморщился, — ты представляешь? Он заявление написал и принес в правление накануне Сашкиного приема. Аморальный тип, написал, семью разрушил, написал, недостоин быть членом Союза художников, написал. Это Сашка-то аморальный тип?! Он сам аморальный тип! Деградант чертов!

— А что на самом деле у Ершова что-то было с той женщиной?

— Послушай, дорогой, — лукаво поморщился Вахтанг, — откуда я знаю?! На правлении тоже так спросили, а Ершов им говорит: “Джентльмены на такие вопросы не отвечают, они скромно улыбаются”. Хорошо сказал! Ты думаешь его там поняли? Поулыбаться, разумеется, поулыбались, но прием отложили.

— Как фамилия этого потерпевшего? — поинтересовался Роман.

Челебадзе весело расхохотался, сверкая крепкими белыми зубами:

— Это ты хорошо сказал — потерпевший! Сенаторов его фамилия, какой-то научный сотрудник из консерватории. — Вахтанг вдруг озадаченно хлопнул себя по лбу. — Послушай, ты так и не сказал, почему о Сашке спрашиваешь?!

Вязьмикин поведал художнику, что его привело, и они еще долго беседовали о Ершове…

15 марта

Клековкина принесла ответ на мой запрос — справку ВКК о том, что она практически здорова и может выполнять любой физический труд, и сидела передо мной, скромно опустив глаза, напоминая потухший вулкан. На руке продавщицы овощного ларька сиротливо поблескивало тоненькое обручальное колечко из золота низкой пробы, причем, надето оно было не на безымянный палец правой руки, а так, чтобы окружающие осознавали, что они имеют дело с матерью-одиночкой. Вероятно, остальные массивные золотые кольца были отданы на сохранение старушке-маме, и теперь покоились где-нибудь в мягкой глубине перин и подушек. Вместо норковой шапки на голове Клековкиной был повязан тусклый платок ив разряда тех, в которых работают на даче и ездят на картошку. Весь вид продавщицы свидетельствовал о том, что она передумала на меня жаловаться и теперь живет надеждой на снисхождение со стороны следствия и суда.

Я достал из конверта характеристику на Клековкину, прочитал ее вслух и посочувствовал:

— Вот видите, пишут, что вы и раньше неоднократно нарушали правила советской торговли…

— Кто это написал?! — спросила продавщица, и мне показалось, что над вулканом появилась тоненькая струйка дыма.

Я взглянул на подпись: