— На! Плачу половину за аборт. Половину пусть чувак доплачивает. К какому ты там в Питере хиляешь. Бери, сказал! Что, не берешь? Я тут ни при чем, значит? — И бил ее. Бил.
Катя пошла в больницу. Вернулась она оттуда не молодой. Из всей ее прежней жизни, из доброты и стойкости, и нежности выросла одна только ненависть к человеку с широкими плечами — к мужу. И одно желание — бежать, забыть. Спастись.
Вот так и появилась у нее в сумочке красная книжица — комсомольская путевка на стройку в сибирский город Бийск.
Стройка была видна и слышна из комнаты, где жила Лида Поклонова. Уже готова была грянуть весна. Слышно было, как далеко, за городской переправой рвут лед на Бие. У радиолы малохольный весенний голос...
Бригадир лучшей на стройке бригады штукатуров Катя Светлаева сидела у Лиды на кровати. Была Катя молодая и крепкая.
— Знаешь, Лида, что для меня значит стройка? Я ведь тут жить начала заново. Я никогда не знала по-настоящему ни работы, ни людей, ни жизни — ничего. А теперь, знаешь, как мне хорошо вместе с людьми на такой стройке!..
Катя взяла с тумбочки зеркало, поводила перед ним носом:
— Ничего еще девка, верно? В самом соку. Ничего, Лидка, еще не таких оторвем себе женихов! Вот увидишь.
Лида хотела было рассказать, как у нее всё получилось с Петькой, но тут ввалились в комнату перемазанные в известке девчонки с восьмого квартала.
Лялька родилась в мае. Так ее окрестили всей бригадой: Лялька. На обзаведение Катя взяла в профкоме тридцать рублей. Купили ванну, пеленки и керогаз. На коляску и одеяло Катя пустила собственную апрельскую получку.
Крестины справили как надо. Завели кастрюлю пельменей, заморозили, винегрета накрошили целую миску и много еще всякой всячины. Бочонок браги выдержали. Всё Катя. Жаль только, что парни пришли под градусом. Быстро они сомлели и повалились спать, пока комендантша не выпроводила. Девчонки одни плясали и пели до утра. Катя крепче всех стукала по полу каблуками.
Легли под утро. Пошептались немного — и всё. Лида Поклонова тоже заснула. Завтра воскресенье.
Лялька проснулась в этот воскресный день первой в общежитии. Она глянула на потолок и заплакала, пожаловалась на свои первые обиды.
Катя ее утешила, а Лида, мамаша, спала себе. Катя понесла Ляльку по длинному, пустому и гулкому коридору. Лялька притихла. Катя спела ей песню. Никем еще не петую, свою песню. Положила Ляльку рядом с собой на кровать. Заснули обе. Не слыхали, как подошла Лида на цыпочках, как постояла над ними, и всё шептала, шептала. Никому неизвестно — что.
Последний зверь
Почему взбунтовался старый марал? Может быть, вспомнил свою былую вольность? Но как он мог ее вспомнить? Вся жизнь зверя прошла в Шебалинском маралосовхозе, рядом с людьми. Да он вовсе и не зверь, а домашнее животное. Его кормили сеном, поили вкусным пойлом, давали лизать соль. А вольность — разве ему мало было вольности? Ведь его никто не держал взаперти. Он бродил по горам, добывал из-под снега ягель и слышал, как поет совхозное радио. Не мог он привыкнуть к этому пению, но о побеге из совхоза не помышлял.
Почему же он взбунтовался?
Может быть, взяла свое обида на людей? Люди всякое лето загоняли марала длинными палками в тесную клетушку. Он упирался, но люди были сильнее, и самый сильный — бригадир Галактион Медведев. Конечно, марал был зверь и не знал человеческого имени, но силу и власть человека он чуял звериными ноздрями и холкой, а запах Галактионовой махорки всегда выделялся среди многоструйного табачного, человеческого духа. Марал подчинялся бригадиру, только вскидывал голову с шерстистыми пантами, да дико, злобно, но в то же время и робко косил замутневшим глазом.
...Пол в клетушке проваливался, марал повисал на дощатых решетках. Доски давили ему на бока. Он часто перебирал ногами, но ни одно копыто не находило себе опоры. Он еще круче вздергивал голову и громко дышал, будто стонал. Висеть ему было неловко, и страшно, и больно.
Боль вдруг валилась ему на голову, будто большая рысь, и нельзя было убежать, потому что не было под ногой ни камня, ни кочки. Некого даже ударить копытом. Огромная, сильная рысь сидит на пантах и гложет...