– В чем дело? Я понимаю, что все это звучит нелепо – во всяком случае, для тебя, и даже в чем-то для меня, но не...
– Теория миссис Уэбстер является извращением моей гипотезы, – сказал он. – Разница только в терминах. Она говорит «злые духи», а я – «эмсы», хотя и в несколько отличном от Вестерна смысле. Во всяком случае, «эмс» звучит как-то более наукообразно. Но этот термин не может быть подвергнут какому-либо анализу. Ни у меня, ни у миссис Уэбстер нет доказательств, чтобы подкрепить свою гипотезу. За исключением того, что «Медиум» показывает мир, являющийся сущим адом, все остальное является чистой фикцией. И если существа, которых мы видим на экране «Медиума», на самом деле являются покойниками, то они находятся в преисподней!
– Миссис Уэбстер утверждает, что мы видим только то, что нам показывает электроника, но не их истинное обличье. Так же, как электрическая волна, возбуждаемая сердцебиением, вовсе не показывает само сердце.
– То же говорит и Вестерн, но в несколько иной интерпретации, – произнес Карфакс.
В течение нескольких минут он молчал. Патриция сидела тихо, не шевелясь, только время от времени затягивалась сигаретой.
– Ладно, – произнес он наконец. – Я хочу посмотреть на эту миссис Уэбстер. Назначь с ней встречу на следующей неделе. Скажем, в понедельник.
– Тон довольно скептический.
– Я не настолько ограниченный, чтобы не подвергнуть гипотезу проверке.
– Какую гипотезу?
– Что умершие могут общаться с людьми-медиумами.
– Я хотела бы еще выпить.
– Пожалуйста.
Он встал, налил ей чуть больше пятидесяти грамм виски и бросил в бокал три кубика льда. Она протянула руку, и он почувствовал как бы разряд электричества, проскочивший между ними. Но напряжение, его обусловившее, было чисто психического, а не электрического свойства. И еще он понял, что многие его мысли совпадают с ее мыслями.
Несколько ошеломленный, Карфакс вернулся к своему креслу. Она была его двоюродной сестрой. Но у него не было намерения сделать ее беременной и, кроме того, он уже давно не имел женщины, а к ней ощущал четко выраженное влечение. Может быть, даже более сильное, чем хотел бы в этом признаться.
Вот здесь-то и вернулось ранее зародившееся подозрение, что Патриция, быть может, подослана Вестерном, что ее появление является первым актом заранее написанной драмы.
Но потом Карфакс обозвал себя сукиным сыном. За циничность. И подумал, что слишком боится возникновения теплых чувств к другой женщине, потому что не перенесет новой утраты, если с ней что-нибудь случится.
– Ты никогда не рассказывал мне о своем нервном расстройстве, – произнесла Патриция, потягивая виски.
Она что, пытается выудить у него информацию, которую потом передаст Вестерну?
– Не смотри на меня так, – попросила она, закуривая. – Наверное, я слишком любопытна. Не хочешь говорить об этом – не говори.
– Мне действительно не хочется рассказывать. Даже я сам нахожу все, что тогда произошло, совершенно невероятным. Этому можно дать только одно объяснение – что у меня было помутнение рассудка. Во всяком случае, на некоторое время. Кое-что на самом деле произошло, и тому есть достаточно объективных свидетельств. Но мои наблюдения, должно быть, были пропущены через сильно искажающий фильтр. А свидетели, которые могли бы подкрепить мои показания все, как на грех, молчали. Даже те, кому я доверял больше всего. Они, наверное, не хотели выглядеть спятившими.