— Вам нравится обладать хоть какой-то властью над людьми? — неожиданно спросил Сталин.
Писатель удивленно глянул на него. Вопрос не вытекал как будто бы из предыдущего разговора.
— Прежде не задумывался об этом, — неторопливо сложил он фразу. — Хотя… Если кинуть мою жизнь на разборку… Коль скоро выбрал камерную профессию, требующую уединенности, келейного образа жизни, то, видимо, это произошло не случайно.
— Писатель ведь тоже властитель, — возразил вождь. — Над человеческими душами, понимаешь!
Станислав Гагарин с сомнением хмыкнул.
— То власть иная… Вы спрашивали о другой. О ней я тоже думал, когда решался стоит или не стоит брать власть в «Отечестве». Вы знаете, несколько дней пытал собственную душу: получу ли удовольствие от того, что буду командовать людьми. Конечно, опыт у меня подобной ипостаси был, но давнишний, дописательский, морской. Это вовсе другое. На корабле отношения между людьми определяет устав.
— И к какому выводу пришли?
— Понял, что любая власть для меня
— Вам повезло, — вздохнул Сталин. — Годы писательства, когда у вас не было ни начальников, понимаешь, ни подчиненных, крепко умудрили бывшего моряка. Да, умный человек всегда рано или поздно разочаруется в обладании властью. К сожалению, прозреваешь на сей счет слишком поздно.
Вождь снова вздохнул.
— Но теперь вот вам, молодой человек, обладание властью не страшно… Вы рассматриваете власть как обузу, тяжкий крест, который добровольно взвалили на себя и достойно несете в это нелегкое, понимаешь, время, когда
— Взялся за гуж…
— Вот-вот, — ответил Сталин. — Когда-то я поставил перед собой задачу добиться абсолютной, ничем не ограниченной власти. И эта задача товарищем Сталиным была решена, понимаешь, целиком и полностью. В этом не сомневаются и враги товарища Сталина. Такой власти не было ни у кого, за всю историю человечества. И что? Можете ли вы назвать товарища Сталина счастливым? Никогда вождь им не был…
«А я сам? — подумал писатель. — Знакомо ли мне ощущение счастья? Ведь сейчас меня не радует ничего. Разве что новые страницы вот этого необычного, похожего на капустный кочан романа, который пишу, где придется: на Власихе, в Голицынском доме творчества, в вагоне электрички… Буду скоро писать его в Аргентине и Уругвае, куда подамся с Верой через месяц. Потом на Крымском полуострове, туда я вроде бы не собирался, но побываю там, это точно.
Я превратился в наркомана.
Лишь порция листков, исписанных моим корявым почерком, придает мне новый импульс жизнедеятельности. Да еще меня будут радовать, видимо, книги, выпущенные «Отечеством». Конечно, они появятся, обязательно появятся с пометкой на титуле: «Изготовлено Российским творческим объединением «Отечество».
Да вот еще кино… Неплохо бы и его затеять».
Наступила пауза. Вождь молчал, думал о чем-то своем, писатель так и не научился читать мысли товарища Сталина, если тот не вступал с ним в телепатический контакт по собственному желанию.
«Постой, постой! — сказал себе Станислав Гагарин. — А Вера? Разве ты не ощущаешь себя счастливым от того, что она вот-вот появится здесь, вызванная товарищем Сталиным из Екатеринбурга, нынешнего
— Вы правы, молодой человек. У меня, увы, не было такой женщины, — в третий раз вздохнул Иосиф Виссарионович. — Можете передать ей от меня привет.