Вторжение

Боязливо поглядывая на шефа, обозреватель замер, не двигаясь.

Тот постоял на голове еще с минуту и с завидной ловкостью встал на ноги.

— Это мне мистер Вэбстер подсказал, наш друг — советолог из Нью-Йорка. Помнишь, на чашку кофе к нам прилетал? Говорит, так лучше все проблемы видны. Когда он книжку о России писал, всегда на голову становился.

«А на уши советолог не вставал?» — дерзко подумал сотрудник, который знал, что за глаза его самого зовут Оборзеватель. Только вслух такое спросить, естественно, не решился: плюрализм в журнальной команде редактор не терпел.

— Возьми материал для детального изучения, — сказал он одному из самых злых цепных псов славного коллектива. — Учти — гриф на нем совершенно секретно. Пока почитай здесь. У меня на столе гранки в досыл. Потом будет к тебе еще одно дельце. Вот глянь на эти листки.

Листки оказались без заголовка. И только над текстом первого начальные фразы были более крупным шрифтом:

«Внимательно прочти, обращенный, больше не принадлежащий себе брат нашего Круга. Внимай наставлениям породивших нас Великих Конструкторов Зла и подаривших власть над миром.

После прочтения немедленно уничтожь. Не доверяй ни ближнему, ни дальнему, ни даже брату по Кругу замещенных, ибо остерегаться необходимо всех. Помни об этом всегда — и ты не проиграешь».

А далее говорилось:

«Запомни раз и навсегда: право в силе. Людей со злым инстинктом, скрытыми пороками больше, чем добрых, и первыми лучше управлять насилием и устрашением, чем моральными проповедями.

Каждый человек стремится к власти, каждому хотелось бы стать диктатором, если б представилась подобная возможность. Редкий из смертных не согласен пожертвовать счастьем всех остальных ради достижения собственных целей.

Этих редких мы должны опасаться больше всего. Высмеивайте их, изолируйте от остальных, подвергайте гонениям, уничтожайте!

Что прежде сдерживало диких варваров, которые называют себя разумными людьми? Вначале они подчинялись грубой и слепой силе, потом Закону, который есть тоже сила, но скрытая под словесной шелухой. Отсюда непреложный вывод: право — в силе.

Политическая свобода есть идея, а не действительность. Этот идеологический фетиш надо умело использовать в качестве приманки, чтобы привлечь силу толпы к партии, которая вознамерилась вырвать власть у другой власти.

Задача всемерно облегчается, если противная сторона, которая стоит пока у кормила власти, сама заразится идеей свободы, так называемым либерализмом и, ради идеи мнимой свободы, поступится собственной мощью. Тут и проявится торжество нашей теории. Бразды правления, выпущенные из рук решившей перестроиться в духе вольнодумия партии, тут же по законам бытия будут подхвачены новой рукой, переняты нами, ибо слепая сила толпы, называемой на митингах народом, и дня не может пробыть без вождя, и тогда новая власть лишь заступает на место старой, ослабевшей от либерализма».

— Ну и ну! — мысленно воскликнул Оборзеватель, — не в бровь, как говорится, а в самый что ни на есть глаз… В какой же новый уклон сношает меня лучший редактор года?

Цепной пес перестройки вздохнул украдкою — редактор блин! — и продолжал читать:

«В наше время одним из замещений либералов может быть страсть толпы к вещам, жалким побрякушкам, электронным забавам, сексуальному откровению. Во время óно умами людей владела вера. Она разрушена теперь, и противник наш вовсе беззащитен.

Идея свободы неосуществима, потому как никто, кроме нас, избранных Конструкторами Зла, не умеют пользоваться ею в меру. Стоит только предоставить толпе варваров самоуправление, как они становятся распущенными. Возникают междоусобицы, они переходят в социальные битвы и межнациональные свары, в них сгорают целые государства и превращаются в пепел.

Но истощается ли государство в собственных судорогах, отдают ли его внутренние раздоры во власть внешним врагам, в любом случае оно может считаться погибшим, ибо неумолимо попадает в наши руки, оно в нашей власти.