Вторжение

«А как поступил бы на моем месте Иосиф Виссарионович?» — задался вопросом писатель.

Ему показалось, что слышит слабый, почти заглушенный расстоянием голос вождя, но слов не разобрал и решил, будто на сей раз просто помстилось.

Рассветный «Икарус» промчался по только ему ведомому маршруту, большая асфальтовая дорога снова опустела, и Станислав Гагарин бодро зашагал по ней в Неизвестное, которое, писатель не сомневался в этом, сулило ему новые, далеко не безопасные приключения. Сейчас он вспомнил разговор с вождем, когда они пообедали в Дубовом зале Писдома, теперь известного как зал имени Рейгана, поскольку в нем президент Соединенных Штатов кормил бесплатно, так сказать, благотворительным обедом от американских щедрот симпатичных ему лично деятелей советской культуры.

Тогда они, писатель и вождь, хорошо в знаменитом зале перекусили и отправились на Пушкинскую площадь, где Иосиф Виссарионович захотел посмотреть очередь его бывших сограждан, пожелавших вкусить заокеанский бутерброд от Макдональдса.

— Попытаюсь понять, что движет этими людьми, — пояснил намерение Сталин. — Откуда подобная нравственная деградация, неожиданное для меня исчезновение национальной, понимаешь, гордости великороссов? На Звезде Барнарда, вернее, в Том Мире, мне просто не поверят…

Шли пешком, по Малой Никитской, потом по Большой Бронной, заговорили о творчестве Солженицына.

— Большой мастер, — отметил вождь, — но вряд ли истинный сын России. Солженицын всегда ратовал за расчленение Державы, потому его и пригрели, понимаешь, на Западе. И еще. Его собственная отсидка в ГУЛАГе мешает писателю быть до конца последовательным и объективным. Вы читали роман «В круге первом»?

— Еще до эпохи перестройки, — ответил Станислав Гагарин. — А вот собственный «Новый мир» пока не получил. Бумаги, говорят, не хватает… Первого номера еще не было, а уже апрель. Как во времена Твардовского запаздывают номера, но уже по другой якобы причине.

— Зато бумаги хватает для «Похождений космической проститутки» и «Сексуальных анекдотов», — проворчал Иосиф Виссарионович. — Но это еще полбеды. Кощунственно, что российские бумажники продают продукцию кооперативам по договорной цене, а те везут ее на Кавказ, в Молдавию и Прибалтику, чтобы сепаратисты, которых вы так беспардонно, понимаешь, распустили, печатали на ней пасквили на Россию и русский народ, гнусные сочинения, вроде клеветы Тийта Маде и ему подобных. Как вам это нравится, товарищ русский писатель?

— Мне это вовсе не нравится, — угрюмо отозвался Станислав Гагарин. — Но что делать?

— Бороться! — воскликнул вождь. — Поезжайте к бумажникам, в конце концов, они, как правило, русские люди. Скажите им, как используют националисты их труд… Создавайте российский бумажный фонд или банк! Под знаменем того же Союза писателей России… А Юрий Прокушев с Бондаревым, Валерий Поволяев и Эрнст Сафонов вам, объединению «Отечество», помогут. Это ведь ваша, русская бумага! Ну да ладно, с бумагой, я думаю, наведете, понимаешь, порядок. И помощь товарища Сталина не понадобится. Вы лучше послушайте, что пишет господин Солженицын, рассказывая о моем якобы разговоре с Абакумовым, министром гэбэ. Попробую прочитать вам по памяти.

И товарищ Сталин в привычной неторопливой манере принялся цитировать, помогая себе расставлять смысловые акценты жестами правой руки и указательным пальцем:

«…Сопя трубкой и глядя на этого краснощекого упитанного молодца с разгоревшимися ушами, Сталин думал о том, о чем всегда думал при виде этих ретивых, на все готовых, заискивающих подчиненных. Даже это не мысль была, а движение чувства: насколько этому человеку можно сегодня доверять? И второе движение: не наступил ли уже момент, когда этим человеком надо пожертвовать?

Сталин прекрасно знал, что Абакумов в сорок пятом году обогатился…»

— Эшелонами вывозил, понимаешь, награбленное особистами в Германии, — пояснил Сталин. — Загружали вагоны, пломбировали как секретный груз «Смерш» и гнали личные трофеи в Советский Союз. Мародеры, а не чекисты!

— А вы его в министры, — не удержался писатель.

— А где мне было взять честных? — спросил Сталин. — На все случаи жизни их не напасешься. А дело Абакумов знал, хотя бы… Вот и Солженицын, понимаешь, пишет, что Сталин «не спешил его карать». С этим я всегда бы успел. Слушайте дальше:

«Сталину нравилось, что Абакумов — такой. Такими лучше управлять. Больше всего в жизни Сталин остерегался так называемых «идейных», вроде Бухарина. Эти — самые ловкие притворщики, их трудно раскусить.

Но даже и понятному Абакумову нельзя было доверять, как никому вообще на земле.

Он не доверял матери. И Богу. И революционерам. И мужикам, что будут сеять хлеб и собирать урожай, если их не заставлять. И рабочим, что будут работать, если им не установить норму. И тем более не доверял инженерам. Не доверял солдатам и генералам, что будут воевать без штрафных рот и заградотрядов. Не доверял приближенным. Не доверял сынам и любовницам. И собственным детям не доверял…