Кодекс поведения

Как по команде вошли два официанта. Они молча сновали по залу, убирая грязную посуду и украдкой поглядывая на их столик.

— Уговор, — сказал Эван, когда они ушли, — я решу свою маленькую проблему, когда ты займешься своей. — Он принялся за ростбиф. — Не козочка и не цыпленок, — улыбнувшись, сказал он.

— Я здорова. — Для пущей уверенности Джени сыпнула хабанеры и в мясо. — Прости, если мой колониальный вкус оскорбляет ранимую душу землянина, но твои предубеждения — это еще не диагноз.

— Как знаешь, Джен, я не буду настаивать, по крайней мере пока.

И за столом воцарилось молчание.

Закончив обедать, они перешли в прилегающую гостиную, где их ждали десерт и кофе. Эван подошел со своей чашкой к бару и, вызывающе глядя на Джени, плеснул себе щедрую порцию бренди.

— Ты ведь хотела поговорить о Лиссе. Раз уж ты прочла отчет, наверняка у тебя появились вопросы.

У Джени поднялась изжога — словно горящую головню подложили.

— Я уже и так поняла, что она была имплантирована, результаты расследования только подтверждают это. Если не ошибаюсь, она хотела пройти через то, что пережил Мартин. Но ей неправильно подобрали химиопрепараты для шоковой терапии. Все это не так трудно вычислить, если знаешь, что искать. — Джени вспомнилось хронологическое описание периода кризиса, которое она видела в журнале. Кому-то состояние Лиссы было на руку. Этим людям не составило большого труда представить ее смерть как несчастный случай.

Эван облокотился на стойку бара.

— Казалось бы, напротив, это должно было ей помочь, — сказал он упавшим голосом. — Служба использовала имплантацию для получения безупречных солдат. Она и Лиссе должна была помочь совладать с пережитым горем.

— Лиссе имплантация была строго противопоказана. Ее психика и так уже была надломлена, а операция все только усугубила. Не помогла даже регулярная шоковая терапия. Лисса была обречена на имплантацйонный психоз. Если бы она была на службе, то не прошла бы даже начальную подготовку, ее бы классифицировали как склонную к истощению и исключили бы из программы. Эван грустно улыбнулся.

— Им плантационное истощение. Слышал, на совещаниях о нем частенько упоминают. — Он поднял глаза на Джени. — У тех, кто к нему склонен, галлюцинации гораздо ярче, чем у обычных реципиентов, в пограничных случаях, как у тебя — тоже.

— Смотря что ты называешь галлюцинацией. У меня проблема главным образом с запахами. В активной фазе я просто задыхаюсь от запаха ягод. Слава Богу, до голосов дело не дошло, и всяких там пауков, вываливающихся из стен, я тоже ни разу не видела.

Глядя перед собой невидящим взглядом, Эван медленно подошел к Джени. Он тяжело опустился на стул с той обреченностью, которую Джени испытывала по отношению к миостимулятору. Это неприятно, но хочешь ты того или нет, деваться некуда: надо.

— Как-то раз, примерно через год после гибели детей я заехал к Лиссе без предупреждения. Мы уже дошли до того, что извещали о своих визитах заранее. Она сидела у себя в спальне, одна, и так безмятежно улыбалась, что я подумал было, не накололась ли она. Как врач, она имела доступ к медикаментам. — Он поставил чашечку с кофе, испорченным непомерным количеством бренди, себе на колено, и Джени видела, как поверхность кофе дрожала.

— Она разговаривала. С ними. Наконец она меня заметила, или, скорее, почувствовала, и спрашивает, идет ли Мартину его школьная форма. Он, дескать, только что сказал, что хочет быть врачом, как его мама. Я просто выскользнул из комнаты и удрал. — Эван поднял чашку. — Тогда я пил гораздо меньше, чем сейчас, но после этого случая…

Джени сделала маленький глоток кофе. — Ты что, не знал?

— Насчет имплантации? — Эван покачал головой. — До сегодняшнего дня, пока не прочитал отчет. Говорю, я думал, что она колется.

— Вы же постоянно контактировали, неужели до тебя не дошло?