Передо мной стоял не только стул, но и столик, а на нем ноутбук, развернутый так, чтобы я видела экран. Там проигрывали видеозапись, зернистую, с низким разрешением: полевая лаборатория; я, сидя на корточках, подсоединяю маленький, десятилитровый, алюминиевый бочонок к пневматической линии подачи воды на бур для забора проб.
Я представила помещение, чтобы понять, где была установлена камера. На полке с оборудованием, решила я. Там я не заметила бы камеру, даже глядя на нее в упор. А заметив, приняла бы ее за какой-то дополнительный прибор и уж точно не включенный, не ведущий трансляцию.
— Мы запечатлели ваши подвиги на пленку, — прошептал американец. — Посмотрите-ка. Посмотрите.
— Посмотри-ка, — сказал отец. — Посмотри.
В честь моего пятнадцатилетия он отвез меня на Манхэттен, в маленькое бистро, где подавали блюда тосканской кухни. Я заказала тортеллини, а когда официант ушел, унося меню, отец показал за окно.
— Видишь того типа?
На другой стороне улицы, чуть в стороне от входа в сияющий стеклом финансовый центр, курил грузный мужчина в мятом костюме в тонкую полоску.
— Да.
— Как по-твоему, почему он курит? Почему не бросит?
Я пожала плечами:
— Не верит, что это его убьет.
— Ну-ну, оставь. В этом здании сидят те, кто торгует деривативами. Этот человек, вероятно, финансовый аналитик. Математик. Нет, статистика ему понятна.
— Но он не помнит о ней каждую секунду. Не тревожится из-за нее.
— Молодчина. — Отец костяшками пальцев выбил на мраморной столешнице дробь, подчеркивая свое одобрение. — Мы подбираемся к подлинному существу вопроса. Почему? Почему не тревожится?
— Это осложняет жизнь?
Отец покачал головой.
— Ладно. Давай так. Мысленный эксперимент. Допустим, я иду к нему, протягиваю револьвер и убеждаю, что играть в русскую рулетку не менее приятно, чем курить. Решится он сыграть?
Я опять посмотрела на мужчину. Неловко переминаясь с ноги на ногу и ожесточенно затягиваясь, он глазел на уличное движение.
— Нет, — ответила я. — Конечно, нет.
— Испугается рулетки?