— Чего еще вам от меня нужно?
— Месье Моррен, я знаю, что вы от нас что-то скрываете. Вам прекрасно известно, о каких помещениях идет речь.
Моррен вздохнул. Он выглядел напуганным и взволнованным. Несколько часов назад у него в кабинете я почти не раскрывал рта, а теперь говорил с ним угрожающим тоном, удивлявшим меня самого!
— Однако наглости вам не занимать…
— Я должен знать, месье Моррен.
Он нахмурился. Потом внимательно на меня посмотрел:
— Вы ведь не журналист, верно?
Я не знал, что сказать. Если у меня и был шанс разговорить его, то только ведя честную игру. И я рискнул:
— Нет. Я, как и вы, месье Моррен, жертва теракта. Вы потеряли много близких людей. А я едва не потерял жизнь. И я хочу знать правду. Так вот: я считаю, что теракт как-то связан с планами, которые мы вам сегодня показывали. Я должен знать. Я вижу, что вы со мной согласны. Тогда почему вы не хотите говорить?
Он помолчал в нерешительности, потом оглянулся назад, будто проверяя, не подслушивают ли нас.
— Эти здания не в ведении ЦОТД, — произнес он наконец смущенно.
— Да, мы поняли. Вы это говорили уже сто раз. Но мы знаем, что эти помещения в самом деле находятся в Дефанс, под Большой аркой. Почему же вы отказываетесь сказать нам больше?
Он качнул головой, потом поднял воротник плаща, словно хотел спрятать лицо:
— Идемте со мной.
Я с облегчением улыбнулся. Я правильно поступил, придя сюда один. Так или иначе, но я был уверен: этот человек спит и видит, как избавиться от своей тайны.
Быстрым шагом он повел меня к старенькому кафе на улочке, перпендикулярной большому бульвару, расположенному за зданием генерального совета. Следом за ним я вошел внутрь, и мы уселись за столик в глубине бара.
Моррен закурил и потер лоб — явно не в своей тарелке. Он нервно затягивался, то и дело поглядывая в окно:
— Не знаю, откуда у вас эти планы, месье, но мне всего один раз представился случай взглянуть на них. Пять лет назад, когда подземелье Большой арки заливало водой.
— Эти планы были среди вещей того человека, которого обвиняют в том, что он заложил бомбы.
Я убедился, что искренность окупается, и не видел смысла ему лгать. Это располагало его к доверию.