— Ну, а ты?..
— Что, я? У него темы широкие, да и теорию эволюции он постоянно применяет. Мне это как-то ближе… Да и ученый он хороший, добросовестный. А больше меня никто не звал…
— А тебя что, обязательно позвать надо? Возомнил о себе много… Не скрою, толк из тебя будет. Но лично я звать тебя не собираюсь. Сам выбирай. А Гонтарь? Добросовестный, говоришь? Ладно, коли зашел разговор… Это не та добросовестность! В позапрошлом году был он со своими в экспедиции. Отстреляли они ровным счетом двести тридцать глухарей и сто шестьдесят глухарок. Заметь, в начале июля. Исследователи… Своими исследованиями урон нанесли, как банда браконьеров. Возьмем самый минимум: сто шестьдесят помножим на шесть птенцов… А ведь по теме было видно, что не нужно столько. К тому же подобные исследования уже проводились всего двадцать четыре года назад, и ученым нашего же Университета. Достаточно было порыться в библиотеке, или меня спросить. Вот потому его и считают добросовестным, что он диссертации рубит с помощью статистики.
— Это как?
— А так. Помню, недавно защищался один хороший парень… Умница, ихтиолог по специальности. Обследовал он множество озер, да вот незадача, из каждого выловил всего по несколько экземпляров рыб. Да и по работе было видно, не нужно больше. А на защите встает Гонтарь и заявляет: результаты недостоверны. Формально, он прав; по законам статистики, чем больше количество исследованных экземпляров, тем достовернее результат. Так и зарубил Гонтарь диссертацию, а перед тем еще парочку. Вот и получается, что он добросовестный за чужой счет… Гонтарь, что… Больше всего опустошений производят работники академических институтов. Каждый сезон отлавливают и уничтожают сотни тысяч животных. Так и Гонтарь, он о-очень добросовестный ученый; там, где надо пять-десять особей, он отлавливает пару сотен. Тем более что ловит то он не сам, а его аспиранты и студенты. Зато лосей он самолично в каждой экспедиции стреляет. Я уж не говорю о тех животных, которых можно стрелять без лицензии. Сработаешься ты с таким человеком? А ведь есть методики прижизненного исследования, но как же Гонтарю время терять!.. Можно ведь и отстать от мировой науки… Но это одна сторона дела, а другая в том, что ты будешь пахать на него, как буйвол, а свою работу будешь делать по ночам, и при этом никакой самостоятельности.
— Работать везде надо…
— Правильно! Но надо ли делать дурную работу? Дурную не только потому, что ее уже кто-то сделал, но и потому, что при этом бессмысленно уничтожаются животные? А цель-то одна: научные степени, звания, должности, и деньги, деньги, повышение окладов, и все за счет бедной матушки природы… И при этом демагогия, что, мол, все делается для нее же, природы… Лицемерие! Финансируются только те исследования, которые обещают экономический эффект, а те, которые предупреждают об уроне природе — не финансируются. Одно слово — оползень… — похоже, профессор основательно зациклился на этом понятии. Он натянул на голову капюшон, сказал спокойнее: — Давай спать. Наломались сегодня…
Пришли аспиранты, повозились, шурша травой. Наконец угомонились. Олег, приткнувшись рядом с Павлом, проговорил лицемерно:
— Хорошо с тобой. Тепло излучаешь, как печка, да и другой аспект есть; пока такую тушу медведь жрать будет, на меня уж и аппетита не останется.
Павел буркнул:
— Нет тут медведей… — и постарался заснуть.
Утром, как ни странно, на закидушки попалось шесть штук налимов. Пока они жарились, Павел сбегал на приречную террасу, накопал Марьина корня. И у них получился роскошный завтрак. Потом они столкнули плот в воду и с комфортом поплыли вниз по течению. Они старались не думать, что ниже по течению их ждал другой перекат, который они благополучно миновали на пути сюда.
В полдень они пристали к берегу. Павел в два счета заколол трех крупных налимов. Потом он пошел драть кору для туеска и наткнулся на целую поляну, заросшую борщевиком. Он позвал товарищей, и после налимов получился великолепный десерт. За полчаса они срезали и съели все цветоносы. Оставили только парочку, на развод.
Потом плыли дальше. Батышев сидел на корме, спустив ноги в воду, и неподвижным взглядом смотрел в никуда. О чем он думал, какие видения проплывали в его мозгу, Павел и представить не мог. Олег лежал ничком на носу плота и смотрел в воду. Михаил забрасывал удочку то с одного края плота, то с другого. От того, что он то и дело переходил с одного края на другой, плот кренился, профессор вздрагивал, но неотвязную думу свою оставить не мог.
Павел сидел посередине плота, на перекладине, и шил из бересты туес. От съеденного борщевика его мучила икота и пахучая, резкая отрыжка.
Мишка положил, наконец, удочку, раздраженно проворчал:
— Похоже, в этой речке окончательно все передохло…
— А что ты ел за обедом? — резонно возразил Павел.
Он закончил туес, поглядел его на солнце, и искательно предложил:
— Арнольд Осипович, а не причалить ли нам к берегу? Ушицы сварим…
ebooksa