Три выбора

Что касается идеи склеек и моей книги, то, понятно, ее «пролистывание» и даже чтение отдельных страниц с помощью ручного лазерного сканнера-переводчика, вряд ли могло сформировать у Эверетта ясное и целостное представление о моих мыслях. Но и это «пролистывание со сканнером» было важно и полезно – таким образом в его подсознание попали те «семена», на плоды от всходов которых можно было рассчитывать в будущем. А пока мэтр был снисходителен и настроен явно добродушно.

И были тому причины сугубо личного характера. Прежде всего – это знакомство с ярким и «приятным во всех отношениях русским медведем» Джоржем Алфинзбургом. Такого духовного коктейля «в одном стакане» Эверетт ещё не пробовал!

После их официального представления друг другу Джордж тут же спросил: «Так вы и есть тот самый Эверетт, в метафизику которого я не верил и не верю, но физика которого настолько глубока, что фонтан ее идей пробил туманное болото многомирия и породил идею квантового компьютера?».

А чего стоила такая фраза Джоржа о современной Рассее; «Мы ждали социализма с человеческим лицом, а получили рыжее мурло Чудайца».

И это сказал человек, имевший на студенческой скамье доход в 1700 рублей, что почти в три раза превышало среднюю зарплату служащего в начале 50-х годов прошлого века в «стране Стального Вождя»! И никаких угрызений совести у него при этом не было (что совершенно нормально – его талант был достоин и гораздо большего). Но и сейчас у Алфинзбурга не было угрызений совести – его оценка Чудайца была вполне искренней!

А ещё «в том же стакане» были растворены и жажда познания, и талант физика, и коммунистический идеализм, и житейская сметка, и открытость, и «русский юмор», и много ещё чего-то такого, из-за чего Эверетт, после общения с «коллегой Джоржем», как-то более внимательно и доброжелательно стал относиться вообще ко всем «русским».

Этот интерес укрепился после его краткого знакомства и общения с Ольгой – «русской» подружкой Оливера, барышней очаровательной и весьма неглупой, судя по ее оценке нынешнего Рассейского Президента…

Не знаю, что из всего этого опыта общения с «русскими» казалось Эверетту важным в момент ответа на мое письмо, но то, что это «важное» было в его ментальной реальности, подтверждается самим фактом получения мною его письма.

Чувствовалось, однако, что пока вопрос о склейках он относит к разряду «идейно-технических». Конечно, и «идейно-технические» вопросы могут представлять интерес (как, например, в работах его стокгольмских «sobutyl’nikov» по выражению Алфинзбурга) – но, всё-таки, они были далеки от центра поля его интересов.

Поэтому Эверетт с равнодушной вежливостью писал мне, что моя гипотеза вполне допустима и возможна (а что осталось невозможного, – возопило моё «внутреннее Я» при чтении этой фразы письма, – в картине мира, стоящей перед глазами осознавшего и прочувствовашего Ваши идеи человека???), и даже весьма любопытна «с прикладной точки зрения», но он, Эверетт, «далек от того, чтобы считать себя специалистом в подобных вещах».

Далее он написал, что, как ему кажется, здесь скорее важно мнение «чистых математиков прагматической ориентации», и мне лучше обратиться к ним, например, к «профессору из сибирского города Ленцка Александру Гутсу».

Порадовало, конечно, что Эверетт знал и, оказывается, следил за работой Ленцевской компьютерной школы, с лидером которой – Александром Гутсом – у меня были очень по-человечески теплые отношения, но остался какой-то осадок от того, что Эверетт не увидел фундаментальной глубины в этой моей гипотезе.

А, кстати, любопытно, откуда он вообще знал о существовании в Сибири мощного математического центра? Центр ведь создавался без особой шумихи и решал отнюдь не только «научно-образовательные» задачи.

Именно там работали над проблемами расшифровки и идентификации данных аэрофотосъемки сибирских просторов при сверхнизких температурах. Эта программа осуществлялась в рамках масштабных геологических работ по поиску новых месторождений нефти.

Идея их была простой. Поскольку, как известно, за счет внутреннего тепла Земли температура по мере углубления растет (порой до 3 градусов на каждые сто метров!), то в условиях сибирской зимы, когда морозы стоят под 50 градусов Кельция, верхний слой промерзает и становится прозрачным на значительную глубину, что делает буквально видимым содержание недр. Особенно в красном цвете.

Но реально спутниковая и аэрофотосъемка давали очень сложную картину и ее расшифровка требовала больших усилий со стороны математиков и компьютерщиков. И ленцкие математики приложили немало усилий для решения именно этой задачи. Естественно, что вся эта работа имела «закрытый» характер – нефть продукт стратегический. Однако Эверетт знает ленцкую научную школу явно не понаслышке. Любопытно…

Но, не скрою, несколько обидно, что работы ленцких ученых он знает и ценит, а в моей идее ему «не хватило глубины»… Впрочем, мой «разбор полетов» компетенкингского визита Эверетта к Бору в 1959 году, когда молодой Эверетт предложил на суд умудренного жизнью Бора свои новые идеи, показал мне, что История – просто в силу своей невообразимой длительности! – давно страдает старческими провалами памяти, а потому часто повторяется, наступая на одни и те же грабли «исчерпывающих вопрос» теорий. И не стоит на нее за это сердиться.

История – это не объект косной природы, не некое закристаллизовавшееся Прошлое, а живой организм, структура которого определяется нашей памятью и нашей волей, а свойство забывчивости является ее неотъемлемым и необходимейшим качеством. Без него она не могла бы творить «здесь и сейчас», как не может сотворить бабочку гусеница, не меняясь через кокон и куколку.

Так неужели Эверетт считает, что его теория ветвящейся реальности «исчерпывает вопрос» о структуре мироздания и теперь для следующих за ним поколений ученых и мыслителей остается только уточнять «технические детали»? Мелькнувшую об этом мысль я мгновенно отбросил – не мог Эверетт так думать!

Просто в силу понятной житейской усталости («Плохо, ежели мир вовне изучен тем, кто внутри измучен») и, одновременно, не отпускающего творческого напряжения, его взгляд несколько «замылен» и все новое должно «пробиваться» к нему через отлаженные фильтры восприятия, отсекающие возможные помехи реализации его собственных замыслов. Вот свяжется он с Барбуром, получит его перевод статьи Маркова и Муханова, сложит в уме «2+2», и вспомнит тогда и о моей книге, и об идее склеек! Во всяком случае, я на это надеялся.