Аполлоша

– Ты говорил, есть копии отчетов, – после небольшой паузы спросил хозяин особняка слегка заплетающимся языком, но с абсолютно серьезным видом. Лицо его изменилось. Он словно только что приступил к важной работе, прекратив праздное застолье. – Где?

Гоша неверной после выпитого рукой извлек бумаги из папки, покоившейся на том стуле, где, судя по прибору, надлежало сидеть Игнату. Утинский бегло просмотрел отчеты. Тут он явно сделал над собой усилие, не выдав изумления, – уж ему-то, хорошо знакомому со спецификой биржевой игры, все это представлялось полной фантастикой. Мыслящая бронза – куда ни шло: это устное творчество. Но биржевые документы с печатями, демонстрирующие абсолютно невозможное предвидение и невообразимый алгоритм игры!

– Володя, скажи честно, ты во все это веришь?

Взгляд Утинского стал другим, трезвым, холодным и сосредоточенным. Казалось, он не видел собеседника. Он считал на компьютере, роль которого выполняли его мозги, сделавшие Утинского очень богатым и при этом предотвратившие смерть от пули киллера, тюремные будни и тоску вынужденной эмиграции.

– А к себе ты забежать не догадался?

– Зачем?

– Проверить, на месте ли ваш этот кудесник бронзовый.

– Ты полагаешь… – Георгий Арнольдович побледнел, рефлекторно схватил Утинского за руку.

– Не исключаю. Вставай, поехали.

– Куда?

– Хочу взглянуть на него. Если, конечно, он не вознесся на Олимп, к своим. А что касается вашего безумного предложения – считай, что я его принял. Тем более что без всяких бронзовых оракулов чую – мировой рынок перегрет, что-то назревает.

Глава третья. Налет

Игнат пребывал в отличном расположении духа. Примерно в пятнадцать тридцать он покормил себя отбивной, сопроводив ее маринованными огурчиками и парой рюмок водки. Усилием воли, с учетом предстоящего, он жестоко приструнил организм, желавший продолжения банкета, и улегся вздремнуть. Но только голова его коснулась подушки – звонок в дверь. Игнат струхнул. Гошка должен был уже уйти, а кому еще?..

Стараясь ступать мягко, он подошел к двери и уставился в глазок. Миловидная молодая блондинка с какими-то бумагами в одной руке и похожей на фломастер массивной авторучкой в другой глядела на него так, словно с той стороны тоже было видно.

– Вам кого?

– Простите, Оболонский Игнатий Васильевич дома?

– Это я. А какие вопросы?

– Я Акишина Валентина, из второго корпуса, квартира тридцать. Бога ради, извините за беспокойство. Я член инициативной группы жильцов всего нашего дома. Мы собираем подписи с протестом против вырубки деревьев на бульваре. Вы же видели, что они творят! Варварство какое-то! Дышать уже нечем. Вчера вековой клен срубили! Им трубы надо перекладывать, а на нас им наплевать, на детей, на Москву… Вы подпишетесь?

Игнату в последние пару месяцев тоже обидно было видеть, во что превратили часть сквера, примыкающую к Сретенке. Грязь, щиты, деревьев поубавилось. И вид девушки не вызывал ни малейших подозрений. Но призрак антиквара в маленькой машине всплыл в сознании и упредил тревожным звоночком.

– Я подпишу, – громко сказал он через дверь, – но я из ванной, пардон. Мокрый весь. Вы пока соседям позвоните, они по субботам дома бывают, а я вытрусь и халат надену. А то неловко перед дамой…