Стезя смерти

— Правило номер два, Отто. Ты снова молчишь, и это понемногу начинает меня раздражать.

— У меня есть такой список, — ответил тот едва слышно, закрыв глаза. — Он… он хранится в моем шкафу, на нижней полке, в томе «Rhetorice». Это список за последний год — дольше я не храню.

— Молодец, — одобрил Курт, и переписчик едва заметно покривился, будто от удара под ребра, снова вперившись бесцветным взглядом в угол камеры. — И, чтобы мне не бегать туда и обратно, а тебе не пребывать в неведении относительно своей судьбы дольше нужного, ответь мне теперь, насколько часто в твоем списке упоминается Филипп Шлаг и что его интересовало?

— «Botanica universalis», «Botanica systematica», «De videndi ratione deque cernendi natura»[72]… — перечислил Рицлер тут же и, на миг приумолкнув, тихо продолжил: — «Theologia. Chrestomathia»[73] Вильгельма Штейгера…

Переписчик замолчал снова, и Курт мягко поторопил, все так же не повышая голоса и не меняя тона:

— Дальше, Отто. Ведь, кроме этого, существует особая книга, в которую ты должен был вносить именование всякого труда, каковой просит к прочтению кто-либо из студентов, посещающих библиотеку. Ведь есть же такая, верно? И ты ведь отмечал, что просил Шлаг?

— Да… Книга в скриптории, на видном месте.

— Найду, — успокоил его Курт. — Однако же, будь любезен, припомни что-нибудь сейчас.

— Все я не вспомню…

— Отто. Я жду.

— Да, простите, — торопливо откликнулся Рицлер. — Того же Штейгера «Аd ritus sacros spectans»[74]… «Carnificium. Pro et contra»[75]… это было без оклада или обложки, и автор не указан…

— Это Бергман, — пояснил Курт и добавил с чуть заметной улыбкой: — Запрещен к прочтению.

— Я не знал! — спохватился переписчик. — Клянусь, я не знал!

— Верю. В любом случае, кроме изъятия запретного труда, тебе бы ничто не грозило, а поскольку книга принадлежит университету, я могу лишь рекомендовать ректорату впредь внимательнее относиться к своему имуществу… Продолжай, Отто, не бойся. Что еще?

— Еще… еще Vetus Testamentum[76].

— С толкованиями? — уточнил Курт; тот кивнул. — Какого года?

— Тысяча двести третьего от рождества Христова, — снова уронив голос почти до едва слышимого дыхания, отозвался переписчик.

Курт лишь молча вздохнул.

На то, чтобы открыто запретить чтение Завета Ветхого, Конгрегация еще не дерзала, однако всем и каждому было ведомо, что в толкованиях прежних богословов имеются и разногласия, и собственные, не всегда верные, фантазии, и множество такого, что отдавало не просто ересью, а откровенным расхождением не только лишь с учением Церкви, но и напрямую с Заветом Новым, что уже было вовсе неприемлемо и опасно. Толкования к первой, весьма внушительной части Священного Писания, составлялись не один год, привлечены были светлейшие умы Конгрегации, изучены тысячи рукописей мыслителей и отцов Церкви, неимоверного объема труды были составлены и переписаны не раз и не десять; кроме того, даже и в новом толковании, изданном в 1384-м году, Ветхий Завет был рекомендован к изучению лишь под руководительством опытного духовника. Для студента же медицинского факультета набор книг и вовсе был противоестественным…

— Продолжай, Отто, — поторопил Курт, тщетно прождав в безмолвии еще несколько долгих мгновений. — Что еще?