— Высоцкого любите, ребятки? — спросил он, заглядывая в машину, откуда доносилась музыка.
— Уважаем, — ответил за всех паренек с высоко задранной фуражкой.
Из машины как раз донеслись вступительные аккорды и хриплый голос начал хорошо знакомую всем песню:
— Вдох глубокий, руки шире,
Не спешите, три-четыре.
Бодрость духа грация и плас-ти-ка…
— Общеукрепляющая, утром отрезвляющая! — в голос Высоцкому запел вдруг Анисимов, — Если жив пока еще. Гимнаст-ти-ка-а!
Он поднял руки и начал слегка помахивать ими. Вольфрам сперва прибалдел, потом чуть не рассмеялся, и только после почуял неладное.
В этот же момент гаишники вдруг разом начали дергаться в такт движениям Анисимова.
— Разговаривать не надо. Приседайте до упада!
Да не будьте мрачными и хму-ры-ми! — пел Высоцкий, а гаишники в точности исполняли жесты Анисимова, показывавшего, что сесть обязательно нужно, да не один раз. И обязательно не хмуриться.
— Быстро в машину, — скомандовал он, продолжив подпевать и махать руками, как дирижер оркестра.
Вольфрам сел за руль.
— Ребята, как только песня закончится, отдохните! Только не вздумайте за нами ехать!
Анисимов отошел назад и занял свое место. Гаишники дружно приседали под бравурные звуки оркестра.
— Поехали! Нырни потом куда-нибудь, номера сменим.
Минут через десять Вольфрам рассерженно ворчал, прикручивая другие таблички. Анисимов стоял, прислонившись пятой точкой на крыло машины и сложив руки на груди.
— Не понимаю, что тебя так возмущает в «либерализаторе»? Отличный прибор, сам же убедился.
— Да я бы и сам справился! — поднял взгляд Вольфрам и суровым жестом отогнал шефа от машины, будто тот мешал ему пройти назад, к багажнику, где тоже надо было сменить табличку. — Отпустили бы они нас. У них же в глазах написано, что в машинки еще не наигрались! Показал бы я им красивый заезд, и разъехались бы!
— Другой бы спасибо сказал, — проворчал Анисимов.