Носферату

Санек остановился в дверях, коротко представился, неодобрительно глянул на пса, тихо заворчавшего при виде чужака, и сразу перешел к делу:

— Как я понял, Анна Моисеевна уже посвятила вас в некоторые детали. Она сообщила мне, что у вас есть что рассказать в этом следственном направлении. — Я внимательнее вгляделся в лицо Санька, надеясь заметить хоть искру иронии, но, кажется, подобные фразы, от которых российская грамматика шла мурашками и пузырями, видимо, были привычным способом общения для Санька, и я решил не рисковать, поправляя его. Думаю, многие десятки умных и просто образованных людей в свое время подумали так же, как я, и громовержец-службист пребывал в уверенности, что говорит совершенно нормально.

— Происшествие, по которому мы все здесь имеем место быть, состоит в реальности из некоторого запутанного клубка событий, — торжественно обратился он ко мне, нахмурив белесые брови, от чего я почувствовал такой прилив патриотической нежности к «соответствующим органам», что стерпел пощечину родному русскому языку. И судя по тому, как на это «имеем место быть» едва заметно поморщилась Анна, мне предстояло еще немало лингвистических страданий. — Попросив за вас, следует сказать, — Санек сделал еще одну значительную паузу, — что Анна Моисеевна вынуждает меня оказать вам, Шатов, доверие, которого может быть достоин далеко не всякий каждый, а тем более человек, дискредитированный такой сомнительной профессией, как журналистика.

Я горестно пожал плечами, извиняясь за себя, журналистскую братию и существование журналистики как таковой. При этом, что уж греха таить, пристально разглядывая Санька и мысленно прикидывая, как поаппетитнее описать этого завернутого в штатское Аттилу в своей следующей статье.

Санька, по всей видимости, не убедило мое раскаяние, поэтому он положил передо мной заполненный мелкими строчками лист.

— Так что ставьте автограф, Носферату Александрович, — в его голосе промелькнула ирония, — и забудьте про статью, которую сейчас пишете в уме.

Анна кивнула, подтверждая его слова.

— У вас есть информация, — медленно и грозно проговорил Санек, — и у нас есть информация. Вы с нами вашей информацией все равно поделитесь, а вот если вы хотите получить немного нашей… — Он придвинул ко мне по столу лист и ручку.

Я отложил фен и быстро, стараясь не сожалеть, поставил подпись и черкнул дату.

— Вот и славно, — отозвался Санек. — А теперь, Носферату Александрович, рассмотрим, что вы имеете нам сообщить.

Я понял, что сейчас придется отдавать камень. Я будто бы невзначай оглядел комнату, прикидывая, куда могу затолкать важную улику, чтобы иметь возможность прикинуться дурачком при обыске. И тут осознал, что изъятие камня — не самое неприятное, что может случиться. За разговором с Анной и копанием в фене я совершенно забыл про конверт с маминой картой и хранящимися на ней фотографиями. Он так и стоял сейчас, невинно прислоненный к сахарнице, и просто чудом пока не попался на глаза Саньку. Заинтересуйся он этими снимками, я лишусь последнего шанса проверить некоторые свои предположения относительно причины смерти саломарского дипломата.

Санек убирал в сумку подписанное мной обещание не разглашать информацию по делу — видимо, боялся, что, услышав что-то шокирующее и особо секретное, я брошусь, выхвачу подписку и съем. В это время я неторопливо встал, делая вид, что хочу проверить работу фена. Включил его в розетку, невзначай прихватив со стола конверт, и попытался легким движением юного Гудини затолкать белый квадратик между стенкой кухонного шкафчика и разделочной доской.

Делать это пришлось одной рукой и не глядя, потому что лицо мое в этот момент выражало глубокую заинтересованность феном и сомнение в том, что он вообще был сломан.

— Оставьте вы фен, Шатов, — проговорил Санек. — К чему тянуть время. Анна Моисеевна дала информацию, что у вас имеется один очень интересный камень…

Он наклонился над столом, загораживая широченными плечами лампу, от чего я почувствовал легкую клаустрофобию. Но я не собирался сдаваться без боя. Во всяком случае, при Анне.

За многие годы успешной репортерской работы в моем организме скопилось такое количество непробиваемой наглости, что хватило бы на полторы роты таких Саньков.

— Э, нет, — задумчиво протянул я, постукивая пальцами по столу, — так не пойдет. Бумагу я подписал — и теперь хочу получить свое сладкое на завтрак. Сначала вы расскажете мне, каким образом вы, Штирлиц, узнали о шпионаже.

Я, нагло закинув голову, пристально посмотрел на Санька, после чего обворожительно улыбнулся Анне, взмахивая для эффекта феном в правой руке. Левую я держал за спиной, не оставляя попыток затолкать злосчастный конверт хоть в какую-нибудь щель подальше от вселенской справедливости и ее служителей. Экзи, до этого момента не спускавший настороженного и сердитого взгляда с Санька, поднялся со своего места в корзинке и даже сделал шаг в мою сторону, видимо, по своей фокстерьерской привычке полагая, что, если кто-то от кого-то что-то прячет, это непременно еда. Анна заметила и совершенно правильно истолковала мои странные телодвижения, но, видимо, предпочла промолчать. Клоунада явно сердила ее, и в то же время я был той соломинкой, что помогла бы уцепиться за саломарское дело, чтобы дальше вести свое. Моя прекрасная воительница позволила мне паясничать и нарушать закон, но не желала содействовать.

— Рассказывайте, Александр. А то я свой камешек сейчас у вас на глазах съем. Верите? — с отчаянной храбростью Моськи кинулся я на превосходящие силы противника, понимая, что конверта мне не спрятать.

— Верю — не верю, вскрытие покажет, — мрачно пошутил Санек, но все-таки присел возле меня на стул.