Покойницы подошли совсем близко, когда дверца шкафа снова заскрипела, и я увидел третью убитую. Она задержалась, безуспешно пытаясь приладить на место верхушку черепа.
Призраки склонились надо мною. Я ощутил запах разложения, застонал и провалился в черноту.
Очнулся лишь утром. Что-то неприятно щекотало кожу головы. Я поднялся, взглянул в зеркало: в волосах запуталась мушиная личинка…
Шерлок Холмс вышел к завтраку преображенным. На нем был старый, потертый костюм, мятая кепка, из-под которой торчали неопрятные клочки седых волос. Он убедительно горбился, а благодаря гриму казался постаревшим лет на двадцать.
– Пойду-ка прогуляюсь по улицам, – произнес он с ирландским акцентом. – Послушаю, что народ говорит…
Мой друг часто прибегал к уловкам с переодеванием. Особенно это помогало, когда он воевал с профессором Мориарти. В Лондоне у Холмса было несколько тайных квартир, в которых имелись все вещи, необходимые для маскарада. В подъезд входил один человек, выходил из него совсем другой, и самые искушенные преследователи сбивались со следа.
Знаменитый сыщик ушел, а я, не выспавшийся, измученный, напуганный до крайности, постарался выкинуть из головы случай с личинкой и отправился в приемную. Сегодня был трудный день, следовало собраться – по понедельникам я проводил благотворительные приемы для лондонских бедняков. Любой из них мог прийти, чтобы бесплатно получить осмотр, консультацию и рецепт на лекарство. Делал я это в память покойной жены, которая была ангелом доброты.
Под дверями кабинета скопилась очередь человек десять. Захария Стоун уже вел прием – на моего помощника всегда можно было положиться. Я кивком поблагодарил его, Захария взял журнал записей и уселся за конторку, тщательно фиксируя сведения о больных. Я же продолжил выслушивать, выстукивать и прописывать лечение.
Передо мною проходила череда несчастных, находившихся на грани нищеты людей – скрюченный ревматизмом старик, ребенок, умирающий от крупа, молодая женщина, сжираемая туберкулезом…
Но сегодня в душе не находилось ни участия, ни сострадания. Они были отданы юным девушкам, убитым в сырых подворотнях Ист-Энда. Из памяти не шли синюшные лица, истерзанные тела. «Как несправедлива жизнь!» – думал я. А смерть еще несправедливее. Зачем она забирает молодых? Зачем она забрала Мэри и нашего сына?..
Наконец, к девяти вечера, поток страждущих стал иссякать.
– Последняя пациентка, – доложил Захария, выглянув в коридор. Отворилась дверь, впуская посетителя. Я поднял глаза и замер: ко мне шла Мэри! То же нежное бледное лицо с тонкими чертами, те же белокурые волосы, милая улыбка, робкий взгляд…
Она даже двигалась, как Мэри, – нерешительно и вместе с тем грациозно, словно пугливый дикий зверек. Потрясенный, я молчал. Девушка подошла и остановилась возле стола, не зная, что делать дальше. Наваждение рассеялось: конечно, это была не Мэри, хотя сходство поражало. Она заговорила. Голос у нее был ниже, чем у моей покойной жены, в звучании слышались простонародные нотки. – Доброго дня, мистер. Подруги мне сказали, тут сегодня доктор принимает бесплатно. Так это?
Не в силах справиться с волнением, я молча кивнул.
– Тогда уж и меня примите, будьте добры, – продолжила прекрасная незнакомка.
– Как вас зовут? – хрипло спросил я.
– Мэри. Мэри Сноуфилд.
Не успел я поразиться новому совпадению, как дверь резко распахнулась, скрипучий голос произнес:
– Что ж вы, милочка? Такая молодая, и такая невоспитанная!
В кабинет вдвинулась полная пожилая дама в черном вдовьем платье и чепце с оборками.