Призраки и пулеметы ,

22
18
20
22
24
26
28
30

Зачем томми-носильщик – а капитан не сомневался, что это было именно его манипуляторов дело – украл луораветланского ребенка? По чьему приказу? Это наивные луораветланы всякое зло списывали на мифического Кэле. А капитан Удо Макинтош знал точно: за любой пакостью непременно стоит живой человек, преследующий свои обыкновенные и понятные цели.

Мозес? Повелитель пара и шестеренок, отец всех томми на борту. Случись у Мозеса причина захватить власть на «Бриарее», он сделал бы это ловчее и быстрее, а хватка его была бы железной. К тому же за годы собственной бесчувственности Макинтош научился тонко различать чужие эмоции по мимолетным внешним признакам. И совершенно определенно мог сказать: Мозес был удивлен и рассержен происходящим. Еще бы: какой-то подлец нарушил порядок, который машинист-механик строил годами, и забрал у него, у Мозеса, тончайшие нити управления пароходом.

– Сдается мне, наш Кошки продувать балласт не собирается, – сообщил Мозес, справившись со льдом. – Уж пять раз продул бы, если б хотел.

Мозес был прав. Выполни Кошки приказ Макинтоша, они бы уже были в эфире. Но в иллюминаторах и на эхолоте бурлила фиолетовая тьма изнанки.

– Я возвращаюсь наверх. Как бы с Кошки не приключилась та же беда, что с Фарнсвортом и другими.

– Напрасно беспокоишься за Кошки, капитан. Он парень крепкий, в обиду себя не даст. Слыхал, какую славную драку устроил он в Бристольском порту? Говорят, семерых уложил.

– Это были люди, Мозес. Из плоти и крови. А не обезумевшие ото льда томми.

– Кому-то нужно было это безумие, капитан. Тому, кто отдал томми приказ разнести инъекционарий и выпустить на свободу лед. Это человек, капитан. Из плоти и крови.

– Человек, похитивший луораветланского ребенка?

– Возможно.

– И этот человек…

– Кошки. Кошки это все заварил, собака, вот что. Больше и некому. Сам посуди: Кошки был сегодня в порту? Был. По томми он первый специалист после меня. Вахта его была? Его.

– Складно говоришь. Но мотив?

Макинтош широким шагом расхаживал рядом с ремонтным столом, на котором лежала Аявака. У него было странное ощущение, будто луораветланка смотрит на него сквозь опущенные веки – смотрит прямо в душу. Мозес перетащил скульптурную композицию «Октавиан Август убивает Цезаря» к стене, где смирно стояли еще несколько неисправных томми, и теперь примерялся, как бы разделить соперников.

– Мотив простой, капитан. Лед. Знаешь, сколько стоит унция этой отравы наверху, в эфире? – он со значением махнул любимым ключом на сто восемь. – А камера инъекционарная! Про камеру забыл? Камера-то наша дороже иного парохода.

Камера, в которой лед хранится в эфире не меньше недели… Пожалуй, человек беспринципный не постеснялся бы за такую добычу и убить.

– Во-первых, про лед на борту и камеру Кошки ничего не знал…

Про лед знали трое. Мозес, который придумал эту безумную авантюру и всячески ее отстаивал (Мозес обожал безумные авантюры); доктор Айзек, который с самого начала был категорически против и уступил, только убедившись, что пассажиры будут получать исключительно гомеопатические дозы льда; Макинтош, который холодно оценил экономические выгоды новшества.

Айзек? Невероятно. Айзек искренне верил в силу закона. Взгляды его порой были весьма радикальны, но радикальность эта уравновешивалась кристальной убежденностью, что всякий человек занимает строго определенное для него место и выполняет строго отмеренную ему задачу. Случись у старого доктора нужда в черном льде, он пошел бы самым бюрократическим путем. Написал бы сотни писем, жалоб, заявок, прошений…

– Знал Кошки. Знал. С неделю назад, когда к Наукану шли, он моего томми поймал за скалыванием льда в трюме. Пришлось ему кое-чего объяснить. Да.