Страшный дар,

Агнесс заерзала на колченогой табуретке.

– Что же началось, сэр? Не тяните так!

– Ты, поди, даже не знаешь, как в те года десятину собирали? – снисходительно проговорил старик. – Нынче-то ее деньгами выплачивают – десятую часть годового дохода, – а в те годы были две десятины, большая и малая. Большая – это зерно да сено, малая – фрукты, овощи, домашняя птица. Раз уж твой дядюшка ректор, то ему обе причитались. Небось, видала большой амбар у вас на заднем дворе?

– Там садовый инвентарь хранится.

– А в прежние времена это был амбар для десятины, ее туда окрестные фермеры свозили. А пастор потом уже сам решал, как ею распорядиться… Ну так вот, не заладилось у Тома хозяйство. Что ни десяток яиц, так одно пустое, что ни грядка, так одна брюква сгниет – десятая по счету. В каждой десятой крынке молоко скиснет, каждое десятое яблоко – червивое. По первости Том работников обвинял – мол, совсем обленились, не следите за добром. Но тут пришла пора пшеницу жать…

– И что?

– Том даже землемера позвал, чтоб тот поле измерил, сколько там пшеницы сгинуло. Ровнехонько десятая часть. Но суть-то в не том, что пшеница была примята, а в том, как она была примята! Все колосья скручены и узлом связаны. Вот такая штука.

– Но при чем же здесь мой дядя? Вы же не будете утверждать, что джентльмен прокрался на чужое поле и вытоптал пшеницу! – возмутилась девушка.

– Да чтоб у меня язык отсох, ежели я буду такое утверждать! – замахал на нее ложкой Хэмиш. – Твой дядя про это ни сном, ни духом не знал. Ты бы видела, как он удивился, когда Том к нему посреди ночи прибежал, со шляпой в руках, и только что в ноги не бухнулся. Говорит, я хоть за пять лет вперед десятину уплачу, только пусть добрый сэр снимет порчу с моего дома! Оказалось, Том, как с поля вернулся, напился допьяна и давай поленом на свою миссис махать. А потом полено у него из рук как выскочит, а потом… В общем, не знаю, что потом с тем поленом приключилось. Но у Тома теперича при слове «полено» левый глаз дергаться начинает.

– Вы хотите сказать, что мой дядя заколдовал полено? – совсем запуталась Агнесс.

– Да ничего он не колдовал! Говорю же, про все те куролесы он от Тома услыхал. В ту ночь. А как услыхал, побледнел страшно и в дверной косяк вцепился, чтоб не упасть. Том ему талдычит – мол, снимите порчу, добрый сэр, будьте милостивы, а дядюшка твой кивает так медленно-медленно, будто пытается сообразить, что же делать. Постараюсь, говорит. Если б еще знать, как так вообще получилось, но постараюсь. Только, говорит, вы меня больше не злите. А то когда женщин бьют – меня как джентльмена это очень огорчает. Том ему поклялся, что пылинки со своей миссис сдувать будет. С тех самых пор у Тома на ферме сплошное благоденствие – хоть палку в землю воткни, на ней сразу яблоки завяжутся. Да и вообще, прижился у нас, оказалось, человек неплохой. Только от выпивки нос воротит, даже от вассейла на Рождество. Так-то вот, – с размаха он поставил в истории точку, но гостья тут же переправила ее в запятую.

– А что же миссис Хейкрофт? – не унималась Агнесс.

– Когда она по улице идет, Том сюртук скидывает и под ноги ей стелет, чтоб туфельки в луже не замочила.

Агнесс надолго задумалась. Она-то рассчитывала услышать совсем другую историю. Что-нибудь о маслобойке и о том, как дядюшка, ухмыляясь, уносит ее под полой длинного сюртука (но потом всегда возвращает, потому что он джентльмен). Что-нибудь о его склонности к розыгрышам, которые распространяются как на прихожан, так и на родню. Ведь не думает же он, в самом деле, что она сошьет то ужасное платье? Всего ведь шутка, правда?

Но картина вырисовывалась странная, а вкупе с тем, что наговорил ей мистер Хант, еще и зловещая.

– Выходит, он колдун? – спросила она неуверенно. – Или… как это… чернокнижник?

– Э, нет, дочка, я хоть стар да сед, а из ума еще не выжил, – Хэмиш облизал ложку и протяжно рыгнул. – Как начну языком молоть, так его люди потом зададут мне жару! Такое устроят, что не приведи Господь.

Загадки множились, как кролики по весне.

– Его люди – это кто-то из духовной консистории?

Она представила, как архиепископ Йоркский приходит разбить Хэмишу единственное застекленное окно, но на этом у нее отказало воображение.