– Зачем кажный, – солидно вступил раненый. – Не война, чай, кажный-то день гореть.
– Гореть всегда есть чему, – ободрил Молодой.
– Сахарок этта лютует, – почти радостно сказал облезлый. – Погоды ему не по вкусу. Уж да, кому сладко снег за шиворот. Счас ушодши аспид, проживём до лета. Летом вернётся.
– Что за Сахарок?
– Бродит тута разбойничек. В чём душа держится, а пойдёт лютовать – куда там. Так глянешь – соплёй перешибсти, а попадёшься – себя не вспомнишь.
– Ты, старинушко, что-то заговариваешься, – сказал Фиговидец от себя, не дожидаясь реплики Молодого. – Как это может быть, что вы всей деревней терпите одного тщедушного аспида?
– Вам, барям, всяко виднее, – согласился облезлый.
– Мы не баря! – сказал упорный Сергей Иванович. – Тьфу, не барины.
Мужики, ёжась, повертели свои шапчонки. Раненый поднял руку, словно прикидывая, не содрать ли с головы на всякий случай и повязку.
– Не нами заведено, – сказал он. – Всё отцы и прадеды.
– Отцы терпели да нам велели! – подхватил облезлый.
– Гуляет окаянный по земле, что с ним сделаешь? Земля разве купленная? Раз уж попущен аспид гулять, как ему земля места не даст?
– Покойничек в высотке ваш? – спросил Молодой.
– Где этта?
– Тама, – сказал Фиговидец, теряя терпение. При этом он не счёл нужным показывать на хорошо видную высотку пальцем. Вместо чего нахмурился и с растущим гневом сложил на груди руки.
– Ну, еже ль тама… Так то, видать, Чуня. – И раненый посмотрел на облезлого.
– Может, и Чуня, – согласился облезлый. – А кому тама быть? Чуню-то Сахарок увёл.
– И вы отдали?
– Как же не отдашь? Аспиду-то попущенному?
– Вот и разобрались, – сказал Молодой Фиговидцу. – Ихний покойник, им и хоронить.