Но никто не спешил перейти от желаний к действиям. Никто не пытался узнать имя или взять телефон, никто не плёлся сзади, тупо уставившись на её ноги, голоса с южным акцентом не предлагали тут же зайти в ювелирный, дабы немедленно достойно украсить — вах! какие пальчики…
Синие глаза умели не только манить, но и отталкивать.
Женщины не смотрели с завистью. С гордостью — что и они — тоже. Что и их — кто-то видит такими. А если не видит — пусть слепцу будет хуже…
Она проходила, и наваждение таяло. Но не совсем… Люди быстро забывали это видение — чтобы когда-то ночью проснуться с криком, поняв, что всё у них не так, что всё достигнутое ничего не значит и не стоит, но есть, есть, есть где-то далеко или рядом настоящее и прекрасное — упущенное или незамеченное… Люди просыпались с криком, на мгновение понимали все — и засыпали на мокрой от слёз подушке.
Адель шла по улице.
Адель, девушка с золотыми волосами.
Папа рассуждал сам с собой.
Он был похож на проснувшегося в незнакомом месте человека, соображающего — где и зачем он оказался и что здесь предстоит сделать.
Только в отличие от проснувшихся людей папа прекрасно помнил всё, что происходило с ним во сне.
Папа поклялся никогда не делать этого. Поклялся тому, кто смог его полюбить. Никогда не делать., с людьми. Но Тарантино ведь не человек? Не человек…
Тарантино молчал. Он был счастлив.
Когда папа подошёл ближе, когда впервые коснулся Тарантино, когда заглянул ему в глаза и медленно, очень медленно приподнял свою верхнюю губу — Тарантино был безжалостно выдран из счастливой расслабленности.
Пришёл страх. Страх новой боли.
— Не бойся, — сказал папа. — Больно не будет.
Невидимые путы исчезли на короткое мгновение — достаточное, чтобы затёкшие мышцы обмякли, и Тарантино плавно упал на траву.
Папа не лгал.
Больно не было.
Тарантино умер счастливым-.
Мальчик стоял у подъезда, у железной двери с кодовым замком. Код не срабатывал, ключа не было. Прижимал к груди игрушечный джип. Ждал, пока кто-нибудь войдёт или выйдет.
А ещё — знал, понимал, ощущал всё, что происходило сейчас на пустыре-болоте. И это ему не нравилось. Он стоял, почти уткнувшись лицом в железо двери.