Если спросить кого угодно: чем живой человек отличается от мёртвого? — ответы, несмотря на то что всё их многообразие будет определяться уровнем формальной воспитанности спрошенного, по сути, окажутся одинаковы. Одни вопрошаемые с дурацким ржанием начнут яростно сверлить давно не стриженным ногтем собственный висок, другие вежливо и сочувственно улыбнутся и постараются ненавязчиво изменить тему разговора — но и те, и другие посчитают спрашивающего либо дебилом, не понимающим очевидных вещей, либо решившим попрактиковаться в софизмах и алогизмах словоблудом.
Действительно, ну кто же этого не знает?
Мёртвые не кусаются, не дышат, не ходят, не мыслят. Некие физические и химические процессы в их телах происходят, но связаны исключительно с разложением и гниением — и отсюда же проистекают все процессы обмена различными веществами между мертвецами и окружающей их средой…
Список же того, чем могут заниматься живые в отличие от мёртвых, может занять десятки и сотни томов. Главное:
— живые движутся — самостоятельно, силой собственных мышц;
— получают и преобразовывают энергию для своего движения путём расщепления сложных органических молекул;
— дышат, а также иными способами обмениваются с окружающей средой химическими соединениями, выводя отходы вышеназванных процессов и поглощая необходимые для них, процессов, продолжения вещества;
— живые способны размножаться;
— наконец, живые мыслят — не все, этот признак необходимым для живых не является, однако для их идентификации вполне достаточен: кто мыслит — тот и жив.
Всё это просто.
Всё это тривиально.
И всё это — не так.
Начиная с Гальвани, третировавшего электротоком безвинно обезглавленных лягушек и даже отдельно взятые лягушачьи лапки, — двигательная активность мышц как признак жизни потеряла свою актуальность. А развитие медицины вообще и техники реанимации в частности доказало, что можно остаться живым, утратив возможность дышать, или прекратив самостоятельно осуществлять функцию кровообращения, или разучившись добывать энергию, переваривая пищу и расщепляя сложные органические вещества…
Искусственное оплодотворение, а затем и клонирование вывели и размножение из разряда признаков, отделяющих живых от мёртвых… Да что там клонирование, это довольно безобидная игра на нервах сентиментальной публики, — есть в медицине примеры и пострашнее. Мёртвые (во всех смыслах мёртвые, погибшие, к примеру, в автокатастрофах) матери успешно, по нескольку месяцев, донашивают (долёживают?) на системах искусственного жизнеобеспечения свой плод до кесарева сечения… после чего указанные системы отключают, и мертвец-инкубатор отправляется на кладбище… (Кстати, связанных с ритуальными услугами граждан не удивят и даже не насмешат истории об эрекциях у трупов мужского пола. Знают — случается и такое.) Ну а мышление, как уже было сказано, никогда необходимым признаком жизни и не являлось.
Здесь у гипотетических оппонентов появляется простое, но конкретное возражение: во всех перечисленных примерах источники энергии — внешние. Покойный Луиджи Гальвани пользовался постоянным электрическим током от лейденской банки, современный аппарат ИВЛ работает от сети 220 В / 50 Гц и т. д. и т. п.
Неубедительно. Мёртвые сердца раз за разом сокращаются от импульсов крошечных имплантированных кардио-стимуляторов, срок службы внутренних источников питания коих скоро превысит долговечность человеческого организма, — опыт Гальвани в чистом виде. Однако несчастную безголовую лягушку г-да оппоненты считают мёртвой, а человека с кардиостимулятором — отчего-то живым. Нет, надо придумать критерий жизни более убедительный, чем внешний либо внутренний источник питания. Ах, у лягушки не то что мышления, но даже отражения объективной реальности не происходит? Ввиду отсутствия отрезанной безжалостным Гальвани отражалки? Опять вы про мышление, г-да материалисты… Хорошо. Значит, когда означенный индивид с кардиостимулятором в мёртвом сердце спит без сновидений — с вашей точки зрения он одинаково жив либо одинаково мёртв с означенной лягушкой.
Стоит подробно рассмотреть всё вышеизложенное с грубо или воспитанно посчитавшими вас дураком собеседниками — и их снисходительная уверенность сменяется яростным чесанием затылков в поисках надёжного и простого критерия, отличающего живых от мёртвых. Некоторые такого критерия не находят — и комкают спор с чувством своей бессильной и недоказуемой правоты. Другие произносят запретное для материалистов и скептиков слово «душа».
Этот критерий срабатывает надёжно, но и он не проводит между жизнью и смертью тонкой, как лезвие бритвы, грани. Граница размыта и широка, как бульвар в новостройках. Там разместились и клинические мертвецы-коматозники, и эмбрионы[13] на ранних сроках развития, и лица, спящие длительным летаргическим сном без сновидений, и полутрупы, искусственно замороженные в ожидании не то Страшного Суда, не то будущего прогресса медицины…
И — некробионты. Хлоптуны. Живые мертвецы. Многочисленные нестройные колонны некробионтов маршируют по данной границе-бульвару — куда-то по своим мертвячьим делам… Душа их мертва. Или если г-дам материалистам так воспринимать материал удобнее — мертвы весьма обширные участки головного мозга, отвечающие за многие аспекты нервной деятельности. Например, некробионты никогда не видят сны. Не могут творить — хотя порой пытаются выдать за творимое плагиат, или эклектичное смешение чужого и чуждого, или механическое повторение сотворённого самим хлоптуном — ещё до его смерти… Не могут живые мёртвые и Любить — хотя совокупляются и размножаются вполне исправно.
И всё было бы не так страшно, но, к сожалению, означенные участки мозга отвечают не только за умственную деятельность, но и за физическую. Результат: опять правы г-да материалисты — мёртвые не могут псевдожить без внешних источников энергии. И — паразитируют. Но не на энергосетях РАО ЕЭС — на нас с вами, на живых.
ebooksa