Роза и тамариск

22
18
20
22
24
26
28
30

Виктор прекрасно понимал, что тот хочет сказать. Время вспоминать мертвых прошло, настала пора думать о живых.

Как бы семья не любила Хэтти, им надо было выдать замуж еще трех дочерей, для двух из которых сезон должен был начаться уже в этом году. Скромное приданое и отсутствие громкого имени создавали определенные проблемы, но репутация родственниц самоубийцы не оставляла девушкам ни шанса. Никто не станет связываться с семьей, которой не благоволят Духи.

Окинув взглядом комнату, потертые подлокотники дивана, платья, переживавшие не первый траур, Эйзенхарт решился.

— Я посмотрю, что могу сделать.

Он сдержал обещание и вечером, после окончания рабочего дня, отправился к своему начальнику.

— Думаешь, что это суицид? — комиссар Роббе привычно набил вересковую трубку и потянулся за зажигалкой.

В заставленном старой мебелью кабинете, в котором начальник отдела убийств практически жил после гибели жены, чувствовался домашний уют. Не выдержав, Эйзенхарт развалился в потертом кожаном кресле у горевшего камина и вытянул к огню ноги.

— Конечно. Молодая девушка, разбитое сердце, что может быть типичнее?

Вопрос остался без ответа, пока комиссар делал первую затяжку, а Эйзенхарт по его примеру полез за сигаретами.

— Меня смущает отсутствие предсмертного письма, — заметил начальник.

— Не все самоубийцы поклонники эпистолярного жанра.

— И все же… ты точно уверен, что это самоубийство?

— Если только это не первый случай из кровавой серии вероломного маньяка, намеренно обставляющего свои преступления как суицид, чтобы ввести нас в заблуждение, — устало пошутил Виктор. — Что, как я вынужден заметить при всей моей любви к детективным романам, не так часто встречается.

Практически каждый из знакомых Эйзенхарта рано или поздно испытывал желание придушить того за глупые шуточки. Нельзя их (да и Вашего покорного слугу тоже) в этом винить: юмор Эйзенхарта, как правило, балансировал между непонятным для всех кроме него самого и банально несмешным, а его нежелание говорить серьезно и ясно могло довести до белого каления кого угодно.

Чего, однако, никто из знакомых Эйзенхарта не подозревал, так это того, что иногда Виктор, вспоминая легкомысленно брошенные им реплики, и сам разделял это желание.

* * *

Лежавшая у его ног женщина была красива, даже несмотря на падение с четвертого этажа. Длинные волосы кофейного оттенка разметались по мостовой, частично скрывая испачканную кровью брусчатку. Лицо — из тех, что нельзя назвать правильными, но которые запоминаются с первого взгляда и на всю жизнь. Половина его пострадала при ударе, но уцелевшая его часть все еще производила впечатление. Десять лет назад, когда леди Коринн Лакруа только появилась в Гетценбурге, злые языки шептали, что главные роли она получала именно благодаря чувственным, выразительным чертам, а не таланту. Возможно, так оно и было — Эйзенхарт не настолько хорошо был знаком с театральной сценой, чтобы судить об актерской игре погибшей.

Детектив кинул взгляд наверх: в открытой двери balconette на последнем этаже колыхались занавески. Порядка десяти метров — не самая удачная высота. По крайней мере, недостаточная, чтобы гарантировать смерть. Эйзенхарт подумал, что сам бы ни за что не выбрал подобную смерть: слишком велик риск остаться калекой.

— Думаете, это самоубийство, сэр? — спросил сержант Брэмли. Видимо, последнюю фразу Эйзенхарт произнес вслух.

— Возможно, — пожал плечами детектив. — Хотя это и странно — два самоубийства за три дня. У нас за весь год обычно больше сотни не наберется, да и из них большая часть из бедных кварталов.

— Вероятно, совпадение.