— Ах вот оно что! — сер Мельци засмеялся. — Теперь понимаю, каким образом он водил нас всех за нос!
Салаино хохотнул и, вгрызаясь на ходу в сочную грушу, потащил наверх сундук своего учителя.
— Это дождемер! — широко распахивая ясные глаза, пояснил мальчик. — Но сейчас он, кажется, сломался. Даже перед ливнем я не видел, чтобы шарик опускался так низко.
— Пойдемте посмотрим, — предложил Леонардо, словно забыв усталость с дороги.
Да и неудивительно: все же мессер да Винчи моложе фра Пачоли на целых семь лет! И я поволок тяжелые ноги пожилого монаха вслед за всеми, когда мы отправились в комнату Франческо.
Дождемером они с Леонардо звали гидрометр, самый первый прототип будущих метеоприборов. В изобретении маэстро все было гениально просто: шарик из воска и шарик из хлопка вместо чаш на «коромысле-весах». Сами «весы» крепились к кольцу со шкалой, отмечающей степень влажности воздуха. Сейчас хлопковый шарик опустился ниже последнего деления.
— Бениссимо! — проведя длинными пальцами по бороде, высказался Леонардо.
«Бениссимо» и «интересанте» — «замечательно» и «интересно» — были самыми частыми выражениями в словаре мессера, употребляемыми по мере значимости. Причем «бениссимо», как правило, выражало превосходную степень его оценки.
Итак, да Винчи сказал «бениссимо» и, несолидно присев на корточки перед прибором, принялся его разглядывать. А мне, признаться, стало как-то нехорошо. Я уже понял, что он сейчас скажет.
Прикоснувшись к шарикам, проверив крепление «коромысла» к медному кольцу и даже устойчивость прибора на столе, маэстро посмотрел на Франческо, а потом на нас с синьором Мельци:
— На вид конструкция исправна. Она предсказывает великий дождь или бурю…
Хозяин виллы перекрестился и поцеловал ноготь большого пальца. Мальчик растерянно захлопал ресницами:
— Потоп, мессер Леонардо?!
— Не настолько великий для потопа, — усмехнулся мой друг. — Но прополощет знатно. Что ж, — он легко поднялся на ноги и хлопнул в ладоши, — пока этого не произошло, я предлагаю небольшую прогулку по окрестностям!
Я постарался сделать самый что ни на есть незаинтересованный вид и поскорее отвернулся от прибора. Из жизни Дениса Стрельцова мне вспомнилась строчка стихотворения классика:
Это было некстати, поскольку вызвало у меня светлый образ русички Тамары Святославовны Рудановой и, как следствие, глупую улыбку. Надеюсь, что я смог вовремя взять себя в руки и никто ничего не заметил.
На протяжении всей прогулки мои спутники с тревогой поглядывали в небо, но до самых сумерек не было ни облачка, и солнце, клонясь к закату, отражалось в спокойных водах канала Мартезана. В конце концов Салаино заявил, что дождемер бессовестно наврал, в ответ на что обиженный за свое изобретение маэстро отозвался в том духе, дескать, неужели кто-то или что-то может врать бессовестнее одного бездарного чертененка, у которого вечно все валится из рук и из головы. Синьор Мельци, шагая рядом со мной позади мессера и его ученика, рассуждал о виноградниках, а я его почти не слушал. Точь-в-точь как маленький Франческо, я внимал своему другу, поглощая всю информацию, какая только поступала: слова, жесты, взгляд… Мне нужен был ответ на самый главный вопрос. Хотя в их препирательствах с названым сыном тоже была своя прелесть.
— А вы видели войну, сер да Винчи? — вдруг с горящими глазами полюбопытствовал мальчик, осторожно коснувшись рукава мессера.
— Спроси об этом лучше фра Луку, — уклонился тот. — Мне не хотелось бы сейчас говорить о самом великом из человеческих пороков, Франческо.
Ну вот, чуть что — сразу фра Лука. Кто из нас монах, а кто изобретатель всяких смертоубийственных приспособлений? Он ведь однажды показывал мне чертеж страшной колесницы, да и, памятуя всё оставшееся после него, что я видел позже, глазами Дениса и глазами Агни, трудно не заподозрить маэстро в противоречивости. Но я не ощутил в нем и тени лицемерия, как во многих, кого я знал, говорящих одно, а творящих другое. Здесь надо хорошенько разобраться…