– Я покупал недвижимость. Ничего в этом страшного нет. Фарадей тоже покупал недвижимость.
– Не знаю насчет Фарадея, но ты покупал ее за счет тех, кто по крохам собирал себе на старость.
– Это ты, Дубстер, в каспе такой стал, высокоморальный? Или тебя Доувер научил, как следует общаться с криминалом?
Дубстер повернулся к Крауту. У Краута горели глаза. Дубстеру стало интереснее. А то что-то все очень апатичные последнее время.
– Жили себе люди спокойно, а ты у них сбережения украл, – насмешливо сказал он.
– Не под пистолетом, грувель. Видел бы ты этих честных людей.
– Неприятное зрелище?
– Весьма, – подтвердил Краут.
– И тебе их не было жалко, совсем?
– Нисколько, – Краут смотрел Дубстеру прямо в глаза.
– Вот ни капли, да?
Краут оскалился. Дубстер снова отвернулся.
– А позволь тебя спросить, рыцарь, – неприятно сказал Краут, – скольких ты угробил за свою блистательную карьеру честного репейника?
Снова помолчали.
– Ладно, – сказал Дубстер. – Я вижу, тебе ужасно хочется снять тяжесть с души. А Дженни на роль исповедника не подходит. Говори, Краут, говори. Я слушаю.
И снова пауза.
– Да ладно, – сказал Краут. – Действительно, много времени прошло.
– Да говори уж.
– Приходит к тебе такой тип, прыщ такой, глаза бегают, – сказал Краут мрачно. – Крыша есть, на жратву и одежку хватает. Но как прослышал он, что можно поживиться даром, так у него и засверкали денежные знаки в глазах. Я им говорил про риск. Слышать ничего не хотели. Десять процентов прибыли! Старуха приползла, бывшая актриса. Свои принесла, и у родственников заняла. Квартиру в Джобурге, поклонником когда-то подаренную, заложила. Десять процентов от двух миллионов, двести тысяч в год задаром хотела получать. Зачем? Ей хватало. Ездила в Канны отдыхать, завтракать ходила в любимое кафе, а теперь живет в богадельне, сука старая. Другая дура всё, что муж-механик за жизнь накопил, принесла. Муж умер потом от приступа. Ее не судили, судили меня, и дали двадцать лет. Двадцать лет, Дубстер! Как серийному убийце. Как торговцу наркотиками. Как растлителю малолетних. Я нынешнему президенту, между прочим, семьсот пятьдесят тысяч пожертвовал на кампанию. Это максимум, что позволяет наш любимый закон. И что же, вернул он деньги этим якобы ограбленным, якобы пострадавшим? Он на эти деньги купил время на телевидении. Его в президентское кресло, меня в тутумник. – Он замолк, потрогал слезающий ноготь на большом пальце. И добавил, – У всех – чувства долга, справедливость, ответственность, а мне ждать, пока прохудеет защита, шарахнет меня тут двумя тысячами рентген, кровь превратится в болотную жижу.
Дубстер пожал плечами.