Последыш

– Арктида зде, – парень ткнул пальцем в центр свастики, висевшей у Шуры на шее. – Арктида правит миром, а Правь – Арктидой. Посему старичи не любят гостенек и угощают гремучей трапезой.

Парень подошёл к одному из сундуков, откинул крышку, и перед глазами Шуры оказалась гора всякой всячины, будто сундуки только и существовали для складирования пищи. Но, если жаренные, варенные, пареные и печёные деликатесы забиваются в сундуки, то как они там не прокисают? Может быть, где-то на стороне у здешних жителей существуют кухни, но как пища доставляется сюда и как хранится? Ведь то, что удалось откушать Сашеньке, – просто чудо кулинарной науки!

Юноша, наблюдая за Шурой, усмехнулся. Наверное, догадался, какие вопросы интересуют девушку. Он подошёл к другому сундуку, открыл – в нём было то же самое. Потом открыл ещё несколько сундуков – пищевая суть сундуков не менялась. Значит, эта комната была никакая не светёлка, а раздаточная пищевых продуктов. Но зачем же здесь тогда кровать, да ещё и в алькове? Этого Шуре не суждено понять, да и некогда. Она, столкнувшись с другой неведомой жизнью, просто растерялась, хоть имела уже практику путешествий во времени. Но, если в том, другом мире, даже тибетские монахи ей не внушали опасения, а здесь за каждым в человеческий рост зеркалом, хоть и металлическим, ожидало что-то неведомое, можно сказать, не существующее во времени. Это Нечто заглушало разум и гасило интуицию. В другой раз предложение сотрапезника посетить волхва, девушку хоть немного бы насторожило, а сейчас она просто доверилась, не зная, что есть, что было и что будет, тем более – чем сердце успокоится.

Она ещё держала в руках большой стеклянный фиал, выполненный в форме многогранного кристалла, попивала маленькими глоточками настоящее виноградное вино, подобное которому вряд ли можно найти в самых древних запасах знаменитых виночерпиев всего мира и попутно размышляла о чём-то своём.

После трапезы юноша взял Шурочку за руку, подвёл к одному из зеркал, расстегнул ворот своего красного кафтана и обнажил точно такую же свастику, болтающуюся у него на шее, как нательный крест. Свастика отразилась в зеркале, на какое-то мгновенье даже меж нательным крестом и зеркалом проскочила горизонтальная молния, или Шуре это только показалось, но металл зеркала вдруг стал жидок, как вертикально стоящая поверхность воды. Юноша шагнул туда, увлекая за собой Сашу. Она не сопротивлялась, лишь закрыла глаза перед погружением в зеркало. Но ничего не произошло.

Девушка открыла глаза и к своему удивлению увидела тот же ледяной коридор со светящимися стенами, по которому они совсем недавно шли с Тришкой. Юноша шагал уверенно впереди, не оглядываясь, и Шуре ничего не оставалось, как не потерять его из виду. А ходы по ледяному лабиринту надо было знать, поскольку коридоры ничем не отличались друг от друга, даже исходящим из-подо льда светом.

Вскоре они вышли одному из ледяных вертикальных колодцев, только намного меньших размеров, чем городской. Ещё над колодцем не было никакого небосвода. Всё помещение представляло собой большой шар, из которого в разные стороны разбегались ледяные коридоры, лишь один из них, вертикально уходящий вниз, был много шире остальных. Но с точностью нельзя было сказать, где здесь верх, где низ, потому что в этом ледяном лабиринте притяжение почти отсутствовало.

Шура по дороге сюда попробовала пройтись мимоходом по стене и даже по потолку. У неё всё получилось, как будто девушка с тем и родилась, что училась гулять по потолкам, словно муха.

Она, стараясь поспеть за юношей, умудрялась всё же придумывать что-то своё, не как делают все, а как не делают. Когда получается что-либо необычное, человек радуется, ведь повторив такое, можно доставить радость другим, это ли не суть главная в суетной мирской гавани?! Сейчас у Шуры был только один зритель, да и тот шёл, не оборачиваясь. И всё же гулянья по потолкам, как это делают мухи и бабочки, надо было отложить на другой раз.

– Мы на ползке перстном,[45]– юноша указал на широкий зев колодца, уходящий далеко в темноту. – На полма пути ищай древо древное – корень верхняго. На нём яблоки. Что возьмёшь – твоё.[46]

С этими словами юноша достал откуда-то из-за ледяных колонн настоящие санки с коваными полозьями. Полозья крепились к небольшой фигурке деревянного льва, выструганного из липы. Усевшись верхом на санки можно было держаться за львиную гриву. Провожатый подал санки Шуре.

– Ну, здравии будь, болярыня, – отвесил он поклон гостье. – Пиру[47] не затеряй.

Шурочка постаралась поудобнее усесться на саночках, поправила рюкзачок и юноша толкнул её в пропасть колодца. Темнота, рванувшаяся к ней наперехват, оказалась не такой уж мёртвой человеческой тенью. Наоборот, она стремилась впиться своими когтистыми лапами Шурочке в горло и задушить девушку до того, как она достигнет полмы. Именно туда не хотела пускать девушку какая-то неведомая сила. Гонка казалась захватывающей, способной расшевелить весь имеющийся в крови адреналин. Но Шура интуитивно чувствовала: если через край потира души прольётся хотя бы одна лишняя капля адреналина, то кровь обязательно закипит, запузырится и задушит девушку задолго до конца пути.

Шура пыталась успокоить звенящее колокольным набатом сердце, но оно плохо слушалось. Может быть, такой спуск к центру земли имел программу «непущания» гостей, кто знает, но девушка ни за какие коврижки не согласилась бы ещё на один такой спуск в неизвестность. Вдруг санки сами замедлили вихревое скольжение по отвесному тоннелю, вылетели в такую же круглую, как и наверху, ледяную комнату и остановились возле чахлой акации, неизвестно как растущей в этом почти ледяном, почти безвоздушном пространстве.

Шуре понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Она попыталась сползти с санок, но тут же упала, явно не в силах подняться. Всё же она начала понемногу приходить в себя, встала на ноги и подошла к карликовому дереву. Да, здесь, в центре земли, действительно росла настоящая акация! Впрочем, от настоящей это дерево отличалось тем, что на нём созревали разноцветные яблоки. Но и разноцветными их назвать нельзя было, потому что по одну сторону дерева красовались наливные яблочки белого цвета, а по другую такие же заманчивые плоды, только чёрные, будто вывалянные в печной саже.

Девушка с детства считалась среди сверстников «белой вороной», однако от белого яблока почему-то отказалась. Наверное, так поступают лишь настоящие «белые вороны». Сорвав чёрное яблоко, Саша ждала чего-то необычного, но ничего не происходило. Более того, она ощутила мускусный запах, исходящий от яблока, а этого тоже быть не могло!

Отступив на шаг от яблочной акации, Шура ещё раз попыталась понюхать яблоко, но поскользнулась и выпустила чёрный плод из рук. Яблоку будто только того и надо было. Оно покатилось по ледяному полу в сторону одного из коридоров, предлагая девушке выбор: следовать ли за наливным яблочком, куда оно катится, либо снова сесть на саночки и убраться отсюда по добру по здорову.

Конечно же, Саша выбрала первое, даже не задумываясь, и кинулась догонять резво катящееся яблоко по освещённому коридору. Но коридор скоро кончился, и перед Шурой возникла огромная лесная поляна, где росли всяческие травы, луговые ромашки, незабудки и лютики, над которыми летали пчёлы. Неподалеку из зарослей выпорхнула куропатка и скрылась в непроглядном небе пепельного цвета, повисшим над ослепительно белым полем. Белым оно оказалось потому, что все цветочки, трава и даже пчёлы были ледяными! Но если улетевшая куропатка тоже была ледяной, то как она смогла улететь?

Шура стояла на краю поляны, открыв рот, не понимая, верить ли увиденному? Но сколько не тёрла глаза девушка, ледяное поле не исчезало. Более того, чуть не у самых ног путешественницы ледяные стебельки тихохонько зазвенели. Оказывается, возле ног каталось сорванное чёрное яблоко, приглашая не останавливаться, что Шура и сделала.

Сначала девушка ступала по ледяной траве с опаской сломать стебли или разбить какой-нибудь цветок, но поляна, хоть и была ледяной, а жила своей привычной луговой жизнью, которую нарушить можно было разве что лесным пожаром.