Последыш

– Помнишь ли, болярыня, за что в Сибирь меня отправили?

– Как не помнить, отец мой! – всплеснула руками Феодосия Прокопиевна. – Ты первый тогда заступился за протопопа Ивана Неронова, которого патриарх Никон сослал в Кандалакшский монастырь за прилюдные возражения против исправленной Веры. Неронов на местном патриаршем Соборе обвинил патриарха Никона в том, что тот заставляет русский люд накладывать на себя крестознаменье кукишем и укоротил все молитвы, кондаки, тропари и даже котовасии,[73] а типикон вообще из пальца высосал.[74]

– А сама-то как крестишься ныне?

– Всем верным подобает держаться отеческого предания, как приняли мы от отцов наших и от апостола Андрея Первозванного, так и должны слагать: указательный палец и средний – в Божество и вочеловечивание Христово, а мизинец, безымянный и большой пальцы – во имя Святой Троицы. Так повелели пастыри на Всемирном и Стоглавом Соборе.

– Хорошо, что истину помнишь.

– Как не помнить, отец мой?! – удивилась Феодосия Прокопиевна. – Патриарх Никон повсюду глаголит, что двуперстие наше, каким сам Христос себя и других осенял, – не истина! Нут-ко всякий будет переиначивать каноны, как ему вздумается – что тогда от Веры останется?! Разуверятся людишки, станут Бога поносить, церкви рушить, да за тридцать серебряников басурманам святые иконы продавать. Христос когда-то плетьми выгнал торгашей из храма, не след ли и нам поступать так же?

– Ишь ты, как мыслишь! – удовлетворённо кивнул протопоп Аввакум. – С такими ревнителями Веры Христовой Русь не умрёт, не согнётся под погаными. И не станет поклоняться свиньям, попирающим Православное благочестие. Я помню, Иван Неронов говорил, вот де предстану я пред Господом завтра. Он меня и спросит:

«За что Веру Христову на измышления Никона променял?» А что мне отвечать-то? За дырку от бублика? За то, что Никон да митрополит Илларион попросил? Дескать, за семью морями кукишем крестятся, так и нам под стать? А я на последней литургии в дровяном сарае тогда добавил ещё, что креститься тремя перстами – се есть мудрствование от лукавого и папы Римского Формоса, которому Никон туфлю целовал.

– Так оно и было?

– Не знаю, болярыня и не ведаю – так ли? – признался протопоп. – Но его подьячие и сам Арсений Сатаниус-Грек похвалялись, что была у будущего патриарха встреча с папой Римским и что грядёт очищение Веры Православной. А от чего очищение-то? Знамо дело – от Слова Божьего, которое на Руси блюдут по заветам Андрея Первозванного. Или патриарх Никон решил с апостолом Христа тяжбу затеять? Так Христос и пришёл на нашу землю, дабы избавить народ от поклонения Мамоне и не прогибаться под тяжестью злата, ибо это есть орудие рогатого.

– Не скажи так, отец мой, – возразила Феодосия Прокопиевна. – Не будь у меня злата-серебра, как бы я смогла посылать тебе в Сибирь денежку? Как бы я смогла привечать бездомных богомольцев? Как бы я смогла вносить лепту в ещё сохранившуюся настоящую Православную Церковь? И выходит, что злато-серебро – се есть сила человечья, но во что он ту силу направит, тому она и послужит.

– Ай да болярыня! Ай да умница-разумница! Недаром, видать, Господь мне тебя послал – ведь ничего случайного не случается, – покачал головой Аввакум. – Знамо дело, если Никон меня уморит, то ты продолжишь сражение за очищение Руси от премудрований лукавого.

– А как ты в Сибири-то жил? Чего таишься? – снова вернулась Феодосия Прокопиевна к расспросам.

– Да и не таюсь я, – отмахнулся протопоп. – После литургии, отслуженной в дровяном сушиле при Андрониковском монастыре, меня арестовали подьячие со стрельцами и продержали там же в монастырской яме месяц дабы голодом к покаянию перед очи Никона представить. Да ни плетью, ни голодом им души моей не достать. В это время жена моя третьего ребёночка родила, и нарёк аз Крнилием. А московский епископ Евлогий подсуетился да велел на рождение в дом мой подарки из снеди с монастырской кухни да отрез полотна белённого. А меня позвал с собой в баню. После монастырской ямы – да в баню! Да после бани трапеза! Я тогда чувствовал себя, как у Христа за пазухой. Вот тут-то мне Евлогий и говорит, дескать, уважает моё стремление жить по закону Божьему, дескать, и сам любит Бога, и Бога в себе, ибо аз есмь подобие Его. Значит, любить себя – это и есть истинное служение Господу нашему. А вослед: «Поди-ка, покайся пред Никоном. Тебе всё простится, да ещё одарит едой, полотном и бархатом, чтоб не мыкаться. Поклонись патриарху, ибо Божьим проведением ставятся над нами начальники – на всё воля Божья». Аз рекл ему: а ежели сам Антихрист или предтеча его к нам явился? Вот тут-то он и выдал себя, возопив «ежели не поклонишься, то аз есмь сгною тебя в монастырской яме, а стрельцам накажу залить всю яму нечистотами. Что ему ответить? Рекл, обаче этим антихристово племя и может похвастаться – мол, пакостить тоже Господь надоумил?

– Знаю, знаю, – подхватила Феодосия Прокопиевна. – После этого тебя на расправу к Никону привезли, чтобы он расстриг тебя. А мы с государыней Марией Ильиничной в приделе были. Государь Алексей Михайлович увидел, что мы не уходим после литургии и повелел Никону тебя не трогать.

– Да, помню, помню, Феодосия Прокопиевна! – улыбнулся Аввакум. – У меня егда такая радость на душе была, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Аз егда уразумел, что Господь не оставит чад своих ни в радостях, ни в горестях. Значит, принимать надо то, что предписано.

Меня из Чудова монастыря сразу повезли к Третьяку Башмакову, Сибирского приказа хозяину и он, будучи не согласен с художествами Никона, отправил меня вместе с семьёй не в Якутск или Нижне-Калымск, а всего лишь в Тобольск, Он даже мне и моей семье на дорогу кошель с деньгами выделил. Знать не оскудела ещё земля русская народом здравомыслящим. И помоги Христос Башмакову, поскольку велел мне быстро собираться, покуда Никон не спохватился, что отпустил протопопа без расстрижения, без батагов и затрещин, после которых многие и подняться не могли.

Ну, про дорогу баять не стану. Три тысячи вёрст – не фунт изюму. Прибыли мы, прямо скажу, не в столичные кущи, где всяк молит: «Боже! Меня прости, в чужую клеть пусти, чтобы под себя грести всё, что и не вынести!» Тамо-ка народец-то попроще, но правдой не торгует. Меня с семьёй отдали в распоряжение дьяка Ивана Струны. Так он не то, чтобы как нелюдей встретил. Наоборот! Мы ему – как долгожданная родня оказались. Токмо молва вперёд тебя бежит и Струне доложили, кто к нему пожаловать должен. А у него беда неминучая: свояк Милеша, вроде и богат, и уважаем, а всех попов от себя батогами гнал – бес в него вселился. Аз уразумел, что раба Божьего Милекию отчитывать надо, что супротив бесов никакие припарки и отвары не помогут. И пошли мы с Иваном к больному в гости.

– Так прямо сразу и пошли? – подняла брови Феодосия Прокопиевна.

– А что тянуть-то? – вопросом на вопрос ответил протопоп. – Бес любит, когда дела на потом откладывают, когда ему ещё место покочевряжиться оставляют. Чем дольше откладывать – тем живуче бес окажется.