— Гм-м… Конечно. Знаете, у меня был случай… Выхожу это я из супермаркета…
— А я не верю.
— Что вы имеете в виду?
— Вы сказали, что были моим студентом.
— Да, сэр.
— Когда?
— Позвольте вспомнить… Осенний семестр, две тысячи двадцать седьмой год.
— Мистер Мерфи, да будет вам известно, я никогда не забываю лица. А вашего почему-то не помню.
У меня вмиг участилось сердцебиение, глаза выпучились, а щеки побагровели.
— Мне стыдно признаться… Я отчислился в самом начале курса.
Уитт шагнул ко мне. Над его правым плечом вилась струйка дыма.
Мистер Мерфи, или как вас там, я не верю ни единому вашему слову. — Он сделал еще шаг вперед. Я держался стойко и пытался сохранить хорошую мину при плохой, если не сказать — отвратительной, игре. Уитт сверлил меня беспощадным взглядом, и при этом я испытывал чувство сродни физической боли. — Так кто же вы на самом деле? Только не надо больше лгать, приятель. Давайте начистоту.
— Я… гм-м… Видите ли, я…
— Позвольте, я сам догадаюсь. Журналист, верно? В редакции вам предложили написать очерк о старом затворнике Элайдже Уитте. Господи, сколько можно? Ну, почему ваш брат не считает ответом слово «нет»?
Я в притворном покаянии опустил голову, а на самом деле у меня камень свалился с души. Элайджа бросил мне веревку, но при этом не удержал в руках другой конец. Теперь от меня требовалось только подыграть ему. Я поднял голову. В моем взоре сквозило отчаяние воришки, пойманного с поличным.
— Мистер Уитт, клянусь, я не хотел! Отказывался, честное слово. Но дело все в том, что в газете я без году неделя. Меня всегда бросают на гиблые дела. Вот, например, три месяца назад в Окленд отправили — писать статью о гангстерских войнах. А потом я три недели провалялся в клинике интенсивной терапии.
Впервые губы Уитта, обнимавшие черенок трубки, растянулись в улыбке. В чем, в чем, а в умении разжалобить мне равных нет.
— Гм-м… А все-таки, сынок, какая у тебя фамилия?
— Мерфи, сэр. Честное слово.
— Кто тебя прислал?