– А ты совершенно откровенен.
– Но ты понимаешь, о чем я говорю, правда? А то понимают-то не все.
– Это правда.
– Я имею в виду, что ты тоже бывала там.
В этот момент открывается дверь, и в ней показывается голова горничной-филиппинки.
– Ой, извините, – тут же исчезает.
– Через час, хорошо? – Как-то слишком громко восклицает Себастьян. – Приходите убирать номер через час!
Потом с улыбкой поворачивается к Кирби:
– О чем я говорил?
– Джулия. Политика. Праведный гнев.
– Ну да. А что мне оставалось делать? Ложиться и умереть? Ведь даже Джулия хотела бы, чтобы я развивался, строил будущее. И вот результат: посмотрите на меня. Джулия могла бы мной гордиться, согласна?
– Да, конечно, – вздыхает Кирби. Может, смерть придает силы тому, кто остается жить? Превращает тебя в эгоистичного обывателя, даже если внутри ты остаешься ранимым и одиноким.
– Значит, ты ходишь и разговариваешь с семьями погибших? Наверное, это очень тягостно.
– Мне тягостнее от того, что убийца остался безнаказанным. Я понимаю, это было давно, но, может, в то время, при осмотре места преступления, что-нибудь показалось тебе странным?
– Ты издеваешься? Ее нашли только через два дня. Мне от одного этого плохо. Когда я думаю, что она лежала одна, в лесу…
Кирби злится – слова настолько избиты, что попахивают гнильцой. Он повторял их столько раз, что они совершенно утратили первоначальный смысл.
– Она умерла раньше, так что ей было все равно.
– Это жестоко.
– Зато правдиво. Именно поэтому говорят, что с этим нужно научиться
– Ладно, успокойся. Вот черт! Я думал, мы сможем понять друг друга.