Нантская история

22
18
20
22
24
26
28
30

Бальдульф за спиной гостя выпучил глаза. Конечно, он уже неоднократно пожалел о том, что капитан воспользовался его приглашением. Но это меня не волновало. Мне уже не было скучно. Такие гости не приходят случайно, и его появление я уже расценила как добрый знак.

— Мне не требуется ходить в нужник, госпожа, — сказал он так же спокойно и учтиво, — Мой метаболизм… Прошу меня извинить вторично, я все еще не представился. Совершенно невежливо с моей стороны.

— Это не тот район Нанта, где интересуются именем, — хмыкнула я, — В первую очередь здесь интересуются содержимым карманов. Но вы правы, я еще не слышала вашего. Бальдульф, ты наконец представишь гостя или и дальше будешь изображать кариатиду[1]? Твой живот определенно не вписывается в эту архитектурную деталь. Впрочем, есть же, наверно, и беременные кариатиды?..

Торопясь прервать меня, Бальдульф торопливо сказал:

— Это барон фон Роткирх, господин префектус городской стражи в чине капитана. Мой… э-э-э… бывший непосредственный начальник. Я имею в виду, когда я еще служил в городской страже. И…

— Капитан, барон, префектус… Удивительно много ничего не значащих слов люди склонны присоединять к своим именам, вы согласны?

— Целиком и полностью, госпожа. Позвольте мне представиться иначе — и их количество уменьшится сразу вдвое. Ламберт, капитан Юго-Восточной башни.

Хорошее имя, подумалось мне. Подходит ему. Такое же прямое и бездушное, как лезвие меча.

— Так вы капитан городской стражи, Ламберт?

— Один из четырех, госпожа. Последние девять лет.

— Невелик чин для барона. Вы где-то проштрафились? Убили не того, кого надо? Или просто пьяный кутеж на площади?

Бальдульф, пользуясь тем, что оставался за спиной Ламберта, беззвучно зашевелил губами. Всех слов я не разобрала, но, кажется, начиналось с «Только попробуй еще что-то сказать — и я вырву тебе сердце…». Зная Бальдульфа долгое время, никогда нельзя ручаться за то, что определишь, какую непристойность он скажет — слишком велик запас. Юность в армии графа, зрелость в чине сержанта городской стражи и старость под текущей крышей в обществе хромоногого сервуса и больной девчонки сделали его настоящим кладезем непристойностей всех возможных форм, сочетаний и видов — включая латынь. Однако терпение его испытывать было опасно.

— Я младший сын барона Роткирха, госпожа Альберка, — сказал вежливо Ламберт, — И не всегда служил в страже. Прежде мне довелось воевать в действующей армии графа.

— Но вы променяли воинскую славу на пыльную должность капитана стражи? Неужели ловить в вонючих переулках карманников и рубить руки ростовщикам интереснее, чем на поле битвы сечь бретонцев и получать щедрую благодарность спасенных дев?

— Простите ее, пожалуйста, господин капитан, — решительно сказал Бальдульф, — Эта Альберка, она… В общем, язык у нее ядовитее, чем у самой Мамоны. Не сердитесь на нее, девушка больна, и, конечно, несдержанна. Это все болезнь. Хотя и грехов за ней водится немало. Как говорится в Писании, скорбные телом — они и…

— Сочувствую вам, госпожа Альберка, — сказал Ламберт, склонив голову. Для человека его чина и положения он был сама ангельская кротость. Наверно, это и раздражало меня больше всего, — Надеюсь, Господь не оставит вас в своей бесконечной милости. Разрешите спросить, вы…

— Ничего страшного, — сказала я, — Просто парализована. Это не серьезнее, чем насморк, если разобраться.

— От всей души сочувствую вам. Должно быть, это тяжелая ноша.

— Не очень — с тех пор, как изобрели катетер и соломинки для питья. Не обращайте внимания. Можете даже сесть на меня, я этого даже не почувствую. Хотя, наверно, и сломаюсь пополам.

— Вам, должно быть, нелегко Бальдульф, — сказал Ламберт, повернувшись к нему, — Я не знал, что вам приходится содержать дочь.