— Значит, они не особо высокого о тебе мнения.
— Слушай, Джули, я могу успеть на «Евростар»…
— Нет, Джон.
— Я мог бы оказаться в Брюсселе уже через пять-шесть часов.
— Нет, Джон, это плохая идея.
— Я должен тебе кое-что рассказать. Сделать признание. Или нет, не признание, не совсем так. Идиотская попытка объяснить, почему я потерпел такое поражение. Кое-что, что я должен был рассказать тебе с самого начала. Джули, я хочу поделиться с тобой теперь, но не по телефону.
— Что-то слишком важное, чтобы говорить об этом по телефону, но не столь важное, чтобы ты молчал об этом год?
— Я не виню тебя за то, что ты язвишь. Я могу успеть на «Евростар». Тогда я буду у тебя к завтраку.
— Ты предал нашу любовь, Диксон.
— Я был идиотом. Я боялся…
И я действительно боялся. Моя ладонь на пластмассовом корпусе мобильника сильно вспотела. Горло саднило той болью, какая появляется после того, как поплачешь.
— Значит, ты мне не доверял, — попрекнула Джули.
— Да я и сам себе не доверял. Молчание.
Выдержав паузу, я добавил:
— Я представил себе тихое кафе, или тот парк, о котором ты мне рассказывала. Тот, что перед дворцом…
— Ты уже и так долго ждал, чтобы рассказать мне свою историю. Ничего не случится, если подождешь еще немного.
— А пока мы останемся… кем? Добрыми друзьями? Приятелями, которые любят поболтать по телефону?
Молчание. Тихий вздох.
— Тебе придется мне поверить, раз я говорю, что не брошу тебя… Так когда она соберется, эта дисциплинарная комиссия? Если она вообще будет.
— Официально мне еще не сообщили. Но у меня есть ощущение, какое бывает, когда стоишь на платформе в метро, и вот-вот придет поезд. Когда движется воздух и поднимается ветер.