Каникула

22
18
20
22
24
26
28
30

Первый брак инспектора не дал детей. Женившись вторично, Рохас безумно хотел ребенка, но он не меньше хотел и того, чтобы его обожаемая Делия не утратила при этом своих женских прелестей, так вскруживших ему голову в свое время.

Еще раз взглянув на Делию и ее некогда шикарную фигуру, которую беременность сделала карикатурной, Рохас допил последний глоток вина в бокале и загадал про себя желание о том, чтобы после родов все встало на свои места.

Глава 17

Паладин Господа

Несмотря на растворенные настежь окна, в комнате было совершенно нечем дышать. Ансельмо Бальбоа зажег лампу, надел очки и принялся читать, время от времени обмахиваясь свежим выпуском «Ла-Гасеты». Однако уже через пятнадцать минут оплавленные жарой мозги наотрез отказались воспринимать рассуждения Блаженного Августина.

Отложив книгу, священник включил радио. Комнату заполнили звуки джаза. По окончании композиции ведущий принялся расспрашивать музыкантов в студии о том, как и почему каждый из них, изначально будучи мультиинструменталистом, в итоге выбрал тот инструмент, на котором теперь играет в коллективе.

Любопытно, что почти все объяснили свой выбор вынужденной необходимостью: «группе позарез был нужен басист», «кому-то же нужно играть на флейте», «мы подумали, что без кларнета звучит не так богато, вот мне и пришлось».

Услышанное навело Бальбоа на размышления. Он вспомнил о том, как когда-то выбирал свой собственный жизненный путь. А точнее, о том, как путь выбрал его. Об этом выборе Бальбоа никогда не жалел, хотя по своей натуре и был типичный homo dubitans – человек сомневающийся. Он всю жизнь ставил под сомнение все и вся, кроме Бога, – правильно ли он поступил, те ли слова сказал.

Более того, священник был совершенно уверен, что кроме семи смертных грехов существует и восьмой, ничуть не менее ужасный – самоуверенность. Самые большие несчастия, постигшие людской род, всякий раз случались после того, как какой-нибудь всеми уважаемый человек с важным видом изрекал: «Слушайте меня, я знаю, что нужно делать». Именно так были развязаны все без исключения войны, стерты с лица земли города и целые цивилизации, забыты славнейшие из героев, потеряны величайшие из созданных людьми ценностей.

«Я знаю, как надо» – самый короткий путь к катастрофе. Возьмите судьбу любого великого творца. Уверовав, что знает об искусстве все, он в ту же секунду перестает быть художником. Будь на то воля Бальбоа, фразу «я знаю» повсеместно заменили бы на «я полагаю». Ибо, только помня о своем незнании, можно узнать больше остальных.

Поэтому девизом Ансельмо Бальбоа всегда было сократовское: «Я знаю только то, что ничего не знаю». И этот подход не единожды помогал священнику разобраться в самых сложных делах. Но головоломка, которую ему предстояло разгадать на этот раз, казалась неразрешимой.

* * *

В поисках развлечений Глеб один за другим переключал телеканалы, пока наконец не попал на испанскую экранизацию «Собаки на сене». Фильм заставил его задуматься. Во-первых, Глеб получил любопытную возможность примерить на себя слова Дианы, сказанные ею в порыве борьбы с собственным чувством к Теодоро: Yo quiero по querer[22]. Фраза пришлась впору, будто сшита точно по мерке – лучше и не скажешь. Да и его внутренние переживания последних дней в целом весьма вписывались в сюжет «Собаки на сене», где ревность была основным движителем интриги.

Во-вторых, Глеб обожал отечественную телепостановку этой пьесы и с замиранием сердца сравнивал оригинал Лопе де Вега с переводом Михаила Лозинского, который местами помнил наизусть. К своему огромному разочарованию, он не обнаружил в киноверсии своего любимого места, где Диана винит в сердечной боли свои глаза, что «изливали свет на недостойный их предмет».

Вспомнив, что видел собрание Лопе де Вега в кабинете Рамона, Глеб оторвался от просмотра и принялся искать цитату в книге. Тут его ожидало еще одно открытие.

Quien mira mal, Ноге bien[23], – в духе плутовского романа наставлял читателя великий испанец, всего лишь порицая невнимательность. «Кто мало видел, много плачет», – куда глубже философствовал в ответ Лозинский, и это был редчайший в истории литературы случай, когда перевод, пожалуй, превосходил блещущий талантом оригинал.

Глеб принялся переключать каналы дальше и наткнулся на комедийный сериал. Пяти минут было достаточно, чтобы понять, что уровень юмора ничем не отличался от того, чем потчуют телезрителя родные каналы. Надо сказать, что у Глеба уже давно зрела своя теория на этот счет.

Всякий знает, что первое, с чего начинает будущий литератор – будь то сценарист, драматург, прозаик или поэт, – это с прочтения «Поэтики» Аристотеля. В своем бессмертном трактате древнегреческий мыслитель оставил потомкам идеальные рецепты драматургии, с помощью которых автор овладевает вниманием аудитории и держит ее в напряжении до самой последней сцены или страницы.

Абсолютное большинство по-настоящему великих писателей неотступно следовали советам Аристотеля и стали кумирами миллионов. Однако в этой истории всемирного читательского успеха было одно большое «но» – «Поэтика» изначально состояла из двух самостоятельных частей, первая из которых была целиком и полностью посвящена исключительно драме. А вот со второй частью вышла неувязочка – она бесследно пропала. А посвящена исчезнувшая часть трактата была, ясное дело, не чему-нибудь, а комедии.

В итоге вот уже двадцать три века подряд человечество в отсутствие толковых подсказок со стороны гения, как в случае с драмой, мыкается в потемках, снова и снова изобретая велосипед. И судя по фрагменту только что просмотренного сериала, поиски верного рецепта далеки от завершения.

Упорство, как известно, бывает вознаграждено. Продолжив щелкать кнопками, Глеб в конце концов натолкнулся на лихо сделанное кино, рассказывавшее душещипательную историю времен гражданской войны. На сей раз авторы фильма с «Поэтикой» Аристотеля были знакомы явно не понаслышке.