«Ваше письмо меня крайне огорчило. Обвинения, обвинения без конца и края! Неужели вы считаете меня настолько безответственным, что я способен пропить деньги, отложенные на уплату аренды?»
Я смотрел и смотрел на доходный дом, где жили когда-то дед и бабушка, а солнце все жалило и жалило мои глаза, и у меня возникло престранное ощущение: будто внезапно упала огромная вуаль, отделяющая повседневную жизнь от иного мира, не предназначенного для наших взоров. Прошлое предстало передо мной воочию, точно я оказался в видениях какого-то кутилы, накурившегося опиума.
Войдя в свои комнаты, Элизабет увидела Генри и остановилась на пороге. Не замечая ее, он спрятал что-то в карман, запер шкатулку красного дерева и опустил ключ в вазочку для заколок, стоявшую на ее туалетном столике. Стоило Элизабет войти в комнату, Генри тут же сделал вид, что проверяет, как чувствует себя спящая в своей кроватке Элиза. Элизабет положила на стол хлеб и сыр, а рядом поставила бутылку джина. Генри немедленно откупорил бутылку и налил себе полный стакан.
– Не настаивайте более – мне надоело сидеть дома, точно нудная старая дева, пока вы поете в том самом театре, где мне отказали в роли. Не добавляйте же к этой ране новых оскорблений!
Взгляд Генри метнулся к дверям – так озираются загнанные звери. Казалось, гнев его переполнил комнату. Налив себе еще стакан джина, он осушил его одним долгим глотком, мимоходом поцеловал Элизабет в щеку и устремился к двери. Едва он вышел, Элизабет открыла шкатулку красного дерева и с тревогой на лице принялась перебирать свернутые письма. Наконец она захлопнула крышку – и в тот же миг передо мной захлопнулось окно в прошлое.
Сосредоточившись на карте, я отыскал тройку, которой была помечена Куин-стрит. Я отправился туда и обнаружил аптекарскую лавку с большой витриной, в которой были гордо выставлены две изрядные оплетенные бутыли – одна с какой-то фиолетовой жидкостью, другая – с лимонно-желтой. Взглянув сквозь стекло, я увидел тускло освещенное помещение с солидными деревянными прилавками. Стены были сплошь уставлены шкафами со множеством выдвижных ящичков, аккуратно надписанных по-латински. На полке стояли с десяток больших склянок – в них находились свернувшиеся кольцами змеи с широко разинутыми пастями. На другой полке скалило зубы небольшое чучело крокодила.
За прилавком стоял редковолосый седой человек с пронзительными голубыми глазками. Стоявшая перед ним бабушка протягивала ему листок бумаги. Тот развернул его, пробежал взглядом и недоверчиво сощурился, но все же повернулся к ряду аптекарских склянок и бутылочек за его спиной и окинул его взглядом. Слова
– Атропа белладонна, она же – красавка обыкновенная… Как вы помните, Атропой греки звали одну из мойр, богинь судьбы. Как раз ту самую, что обрезала нить человеческой жизни. Будьте осторожны с этим снадобьем, мадам.
Расплатившись с ним, Элизабет повернулась к витрине и встретилась со мной взглядом. Оплетенные бутыли в витрине зловеще замерцали, точно в них было налито колдовское адское варево. Атропа белладонна…
Тут видение исчезло. Опомнившись, я обнаружил, что снова иду по Сесил-стрит, на этот раз – в сторону Хоули-сквер. Конечно, никаких доказательств тому, что бабушка вправду купила пузырек настойки белладонны, который был найден на теле деда, у меня не было. И все же я чувствовал, что это правда. Неужели образ мыслей Дюпена заразил и меня? Или тревожные подозрения порождены письмами, которые я нашел в потайном отделении шкатулки?
Вскоре я дошел до угла Хоули-сквер и Аддингтон-стрит, где располагался Королевский театр – тот самый, который привел бабушку к успеху, а деда – к гибели.
– Кто упрекнет в чрезмерном пристрастии к джину человека, вынужденного играть одну и ту же мелодию раз за разом, без конца, только потому, что певцы не способны выучить текст?!..
– Давайте закончим нашу пьесу и двинемся дальше. Я уверена, мы добьемся достойной вас роли.
Мне было известно, что бабушка получила завидую роль в «Хитроумном плане щеголей»[67], а дед лишился даже должности пианиста… Смогла бы бабушка отравить его, как предполагал Дюпен, если он продолжал играть роль Монстра и рисковать жизнями их обоих?
С этой зловещей мыслью, пульсирующей в мозгу, я переступил порог и обнаружил себя в ином мире. Помещение походило скорее на церковь, чем на театр, но атмосфера его не имела ничего общего с атмосферой рая или храма божьего. Неверный свет свечей; застоявшийся промозглый воздух, пропитанный морской солью; тяжелый, словно разбухший от морской воды старый занавес… Таинственные испарения, точно голодные духи театра, окутали меня, вынуждая забраться на импровизированный алтарь, служивший им сценой, и взглянуть в зал, на тянущиеся в бесконечность ряды кресел. Казалось, я наяву слышу голоса актеров и звуки фортепиано. Свечи мерцали, точно рой светляков, голова кружилась, шепот звучал громче и громче:
– Я куда более искусный пианист, чем этот самозванец!
Дед, погубленный пьянством, правдами и неправдами искал себе оправданий и завидовал успеху своей жены…
Какое-то движение привлекло мой взгляд к задней стороне сцены. Там обнаружился старый реквизит, ветхие декорации… и дверь! Открыв ее, я оказался на внутреннем дворе, залитом палящим солнцем, и от резкой боли в глазах отступил назад. Мимо меня наружу неверными шагами вышел – почти вывалился – невнятно бормотавший на ходу человек.
…Достопочтенный мистер Чарльз Тьюбс обнаружил Генри в сточной канаве совершенно неспособным держаться на ногах. Одежда его была в полном беспорядке, рассудок – помрачен, речь – неразборчива…
С ужасом смотрел я на деда, спотыкающегося на ходу и отчаянно протирающего глаза. Он весь взмок от пота и совершенно не сознавал, где он и что с ним – казалось, самый дух жизни покидал его, только что выставленного из театра новым пианистом, мистером Чарльзом Тьюбсом. Что же сгубило Генри Арнольда: джин или яд?
ebooksa