Тот схватил верёвку в руки, закинул свою голову. Теперь он стоял на коленях, умолял взглядом.
– Деньги? У меня много денег!
– Я старомоден, давно обхожусь без них, ладно, бери камень и пошли.
Сидоров с отчаянием взял камень и хотел уже раскроить своему спутнику голову, как увидел со своей стороны, что мостовая уложена простыми черепами, ровными такими костяными коробками с пустыми глазницами.
– Где я? – с ужасом причитал Сивцов, камни снова стали обыкновенными булыжниками, а дорога – горбатой, бесконечной широкой полосой в пустыне.
– Где я? – повторил Сивцов.
– Где я? – брезгливо повторил поводырь.
– Я в аду?
– В аду, – насмешливо вторил спутник, ему было явно скучно, хоть это оказалось таким обидным, но это уже не молчание.
– Встал. Пошёл.
– Ты обещал, что я буду жить!
– Я тебе ничего не обещал, я всего– навсего спросил, хочешь ли ты жить?
– Да, я хочу жить. Что нужно сделать?
– Пока ничего. Пошли.
– А если я никуда дальше не пойду? Что тогда?
Он сел с опаской на булыжник, теперь он знал, чем могут они быть на самом деле. Тут поводырь отвернулся от него, спрятал лицо в свой шерстяной кокон. Замер. Он явно никуда не торопился. Сивцов пытался понять, куда он попал, с чем можно сравнить его положение. Сон. Дорога.
– Что это, завершение, итог жизни?
Грудь болела от несуществующей боли. Ничего на коже уже не было. Это были какие – то фантомные боли, забытые чужие ощущения. Он понял.
– Он спит! Да, он спит, и ему всё это снится. Вот придёт в палату медсестра, откроет шторы, и он проснётся! Уже, наверное, и пули вытащили, операция прошла. Осталось проснуться.
Он закрывал глаза. Открывал их, но ничего не менялось. Он оставался на своем месте, на шее свободно болтается петля, на теле – рвань, ноги разбиты, всё болит и ноет, хочется ссать, пить, есть. Тут он отвернулся и освободил свой мочевой пузырь, стараясь не брызгаться. Но ничего не получилось, несколько капель оросили дорогу.